Повседневная жизнь пиратов и корсаров Атлантики от Фрэнсиса Дрейка до Генри Моргана
Шрифт:
Я развернул свой корабль поперек, подставив пострадавшую сторону ветру Как только я оказался на расстоянии выстрела, неприятель грянул по мне изо всей своей артиллерии, которая не нанесла мне никакого урона. Я ответил залпом из пушек и мушкетов, и так удачно, что он оказался весь продырявлен. Неприятель был ввергнут в такое смятение, что, когда мой экипаж уже собирался перескочить на его борт, он сдался, спустив флаг.
Едва завладев этим кораблем, я поскорее принялся за починку своего собственного. Велел заткнуть открытые порты досками и просмоленной парусиной, поднял сигнал сбора и приказал одному капитану из моей эскадры взять на буксир захваченный мною корабль; но прежде чем он успел к нему подойти, тот затонул. Из всего экипажа спасся лишь один человек, которого я пришит к себе на борт.
Посреди всей этой кутерьмы я не переставал беспокоиться
Едва они удалились от корабля, как огонь добрался до пороховой камеры, корабль взлетел на воздух со всем экипажем, ни одному не удалось спастись, за исключением горстки людей, перешедших на борт к Турувру вперемешку с моими людьми».
Абордажный бой был свирепым и беспощадным; мало кому удавалось выйти из него без единой царапины. «Я потерял почти 80 человек команды, а в меня самого чуть не попали три пушечных ядра: первое сорвало карман с моих штанов, до самой подкладки, второе пролетело между ног и чиркнуло по руке, а третье унесло бант с парика», — надо признать, что Клоду де Форбену просто чертовски повезло в этом бою. Капитан французских корсаров Сент-Онорин потерял в сражении обе руки и обе ноги; он умер на следующий день, получив крест Людовика Святого — награду, которой удостаивали за личное мужество. В истории флота остался мужественный поступок юнги Алика: двенадцатилетний мальчик, раненный картечной пулей, не покинул боевой пост на палубе французского корсарского корабля, атакованного английским корветом, и отправился на перевязку только тогда, когда его кораблю уже не угрожала опасность. Жан Барт принял свой первый бой — с голландским фрегатом — в 27 лет. Сражение продолжалось два часа, погибли пять десятков человек, Барту обожгло лицо и руки, а «мясо с ног» срезало ядром.
Начиная с XVIII века корсарский корабль не мог выйти в море, не имея на борту судового лекаря. [59]
На суше лечением больных занимались три категории врачевателей: ученые доктора-теоретики, хирурги и аптекари, лечившие от всех болезней. До XVIII века хирурги состояли в одном ремесленном цехе с цирюльниками, аптекари — с торговцами пряностями, поскольку пряностям приписывали различные целебные свойства. Основными методами врачевания считались кровопускание (его делали хирурги) и клистиры (их ставили аптекари). До конца XVIII столетия кровопусканиями и промываниями желудка лечили все недуги, включая помешательство. Судовыми лекарями чаще становились хирурги, поскольку им в большей степени приходилось иметь дело с ранами самого разного происхождения; однако они должны были в равной степени обладать познаниями врача и фармацевта.
59
В 1715 году доктор медицины Жан Кошон Дюпюи, врач военного госпиталя в Ла-Рошели, предложил создать в Рошфоре учебное заведение, готовившее военно-морских хирургов. Первая в мире академия такого рода открылась в 1722 году; по ее подобию были созданы школы в двух крупных французских портах — Тулоне и Бресте. На обучение принимали лиц, достигших четырнадцати лет, умеющих писать, брить и открывать кровь, обладающих здоровыми руками без повреждений. Учащиеся посещали больных в госпитале, присутствовали при препарировании трупов, стажировались у аптекарей, изучали методы лечения внутренних органов, хирургию и ботанику. Курс обучения был рассчитан на четыре года, для перехода на следующую ступень следовало сдать экзамен.
Большинство врачей верили в то, что заживление ран — естественный процесс, а роль хирурга (помощника высшего исцелителя) сводится лишь к тому, чтобы создать условия для благоприятного исхода. Так, швейцарский хирург Ф. Вуртц рекомендовал промывать раны чистой и холодной водой и настаивал на том, чтобы руки лекаря и перевязочные материалы тоже были чистыми. Швы накладывали не при ранениях, а после хирургического вмешательства. Единственной операцией, которую проводили «в полевых условиях», была ампутация, поэтому среди флибустьеров было много одноруких, одноногих. Впрочем, калеки были не только среди них: в XVIII веке обороной Картахены от флотилии адмирала Вернона руководил доблестный испанский воин дон Блаз де Лезо, которого называли «получеловеком», поскольку у него не было одной руки, одной ноги и одного глаза, потерянных в сражениях.
С конца XVI века благодаря «отцу французской хирургии» Амбруазу Паре (1510–1590) кровотечения при ампутациях стали останавливать наложением жгута вместо прижигания раны каленым железом или едкими веществами, хотя в британском военном флоте культю и в XVIII веке все еще прижигали порохом. Раненые, которым отнимали конечности, уже пораженные гангреной, часто умирали, поэтому в XVII веке ампутацию стали проводить еще до начала воспалительных процессов. Во многих случаях превентивные операции вызывали смерть пациента, который без столь радикального вмешательства мог бы выжить и даже сохранить тело в целости.
Ампутацию делали без наркоза, приведя пациента в бесчувственное состояние лошадиной дозой спиртного, связав его и сунув в зубы деревяшку. Амбруаз Паре рекомендовал в качестве обезболивающего средства опиум; врача-алхимика Парацельса (1493–1541) за его применение даже прозвали doctor opiatus. Обезболивающее средство по рецепту Парацельса состояло из фиванского опия, сока апельсина и айвы, корицы, гвоздики, шафрана, мускуса, амбры, кораллов и жемчуга. Даже при доступности для моряков большинства из этих ингредиентов всегда иметь их под рукой было затруднительно. Английский врач Томас Сиденхем (1624–1689), которого прозвали британским Гиппократом, тоже успешно использовал для анестезии опиумную настойку. «Среди всех снадобий, которые Господь всемогущий подарит человеку, чтобы утишить боль, нет ничего более универсального и действенного, чем опиум», — писал он. «Настойку Сиденхема» (спиртовой раствор опия с добавлением корицы, гвоздики и шафрана) долгое время применяли также и для лечения кишечных заболеваний. Однако во Франции опиум не нашел столь широкого применения, как в Англии.
Для перевязки применяли пористые материалы — хлопок или листья артишока, «медвежье ухо», а также листья древовидного папоротника. На протяжении всего XVI столетия врачи делились на сторонников сухих повязок (очищающих, осушающих, стягивающих) и влажных компрессов. Оставалось неясным, что лучше: закрывать раны или давать им «подсушиться» на воздухе? Парацельс утверждал, что воздух способствует разрушению тканей, и не верил в целебное действие гноя.
Кровь останавливали с помощью растений с высоким содержанием танина. В Европе с этой целью использовали кору дуба, древесину бука, листья подорожника, ежевики, манжетки, репейника, корешки дикой герани, «гусиной лапки», земляники и т. п. Для заживления небольших ранок, в частности порезов, применяли измельченные листья полыни или лаванды, корень валерианы или алтея. Промывали раны настоем из листьев петрушки.
Флибустьеры перенимали приемы врачевания у коренного населения Америки. Например, обитатели Перу и современного Сальвадора использовали для заживления ран особый бальзам, обладавший бактерицидным действием. Североамериканские индейцы останавливали кровь при помощи корней гидрастиса; на Кубе к ранам прикладывали молодые побеги огуречника, в Бразилии — кору сапотовых деревьев. Канадские индейцы промывали раны настоем из листьев вересковых растений, а жители всей Южной Америки не знали ничего лучше листьев и коры кустарника, получившего впоследствии название «будлея Давида». В Центральной Америке на открытые раны накладывали компресс из раздавленных луковиц орхидеи, оказывающий успокаивающее действие. В крайнем случае можно было обойтись обыкновенным репчатым луком: свеженарезанный лук накладывали на кровоточащую рану, а высушенный и истолченный в порошок — на язвы.
В XVII веке в Америке стали использовать в медицинских целях алоэ — правда, сначала для лечения лошадей. Англичане выращивали его на Ямайке и вывозили в Европу. Впрочем, было замечено, что «лошадиное» лекарство подходит и человеку: алоэ обладает бактерицидным действием и способствует восстановлению пораженных тканей.
Для смягчения боли и заживления ожогов использовали лепестки белой лилии, в том числе в виде масляного экстракта и спиртового раствора; уроженцы юга Европы делали компрессы из воска с оливковым маслом. Проверенным средством, рекомендованным еще древними греками, был также масляный раствор зверобоя (цветки этого растения вымачивали в растительном масле). При ушибах и гематомах к больному месту прикладывали листья капусты, чистотела или сельдерея, цветки бузины. При воспалениях применяли снадобья на основе язвенника, лекарственной ромашки и других растений.