ПОВСЕДНЕВНАЯ ЖИЗНЬ ПОДВОДНИКОВ
Шрифт:
Я и сам чувствовал себя прескверно. По ночам мерещилась какая-то чертовщина. Во рту металлический привкус, есть не хочется, на любую жидкость - чай, кофе, вино, компот - смотреть противно. Решили проверить воду. Хотя чего ее проверять, мы сами ее в своих испарителях варим. Вода - норма. Стали грешить на фруктовые соки. Разбились по отсекам: первый пьет только яблочный, второй - только сливовый, третий - только виноградный. Результат: у всех одна, как говорят врачи: клиника…
«Может быть радиация»?
– Предположил доктор. Но это мы сразу проверили - биозащита в норме, дозиметры - в пределах фона. А люди загибаются. Бледные, квелые, на глазах сохнут. Решили не есть. Но и голодание не принесло ни малейшего облегчения.
Доктор предположил отравление солями тяжелых металлов. Но у нас нет на борту никаких солей, кроме поваренной. Свинец в биозащите? Так чтобы его окислить нужны ого-го какие температуры. Может, ртуть? Ртуть на лодке может быть только в лаге - приборе, показывающем скорость корабля. Там ее около 18 килограммов. Но лаг герметичен. Прибор исправно работает. В чем дело? Мистика какая-то, чертовщина, бермудский треугольник… Люди чахнут день ото дня. Надо в Москву докладывать. Но это возвращение с боевой службы, срыв выполнения стратегической задачи. Понимаете чем это было чревато для меня как командира? Полный крест на всей дальнейшей службе. «Не справился с выполнением важной государственной задачи». И все. А как, что, почему - это уже брызги. Никого не волнует. А с другой стороны, не доложишь, а вдруг начнутся смертные исходы. Опять командир виноват.
Все-таки дал радио в Москву. Приказ: выйти в такую-то точку, встать к борту БПК - большого противолодочного корабля. Подхожу, встаю, перехожу на борт, беру трубку радиотелефона. Голос главкома, Сергея Георгиевича:
– Ну, что, сынок, трудно?
– Держимся, товарищ главнокомандующий.
– Принимай решение сам! Ты командир, тебе на месте виднее. Главное - людей побереги. Если есть угроза для жизни - возвращайтесь.
– Будем держаться!
– За вами сам товарищ Брежнев следит. Вернетесь с победой - к звезде Героя представлю.
Часть личного состава, кто уж совсем влежку лежал - сменили. Спасатели - крепкие мужики - смотрели на нас и слезы у них в глазах стояли. Жалко нас стало - такие доходяги и снова на боевые позиции. Командир БЧ-5, инженер-механик Шота Данелия еле ноги волочил.
«Ну, что Шота, - спрашиваю, - пойдешь на БПК?»
«Нет! Здесь останусь».
– «Ну и правильно, я бы тебя все равно не отпустил».
Я и сам еле двигался. С 30 марта из Центрального поста не выходил, на барбете перископа прикорну и снова на вахту. А в голове шум, на душе тоска.
К нам врачебную бригаду подсадили - майора и подполковника, стали изучать, анализы брать, через сутки сами свалились.
– Там что же все-таки отравляло вам жизнь?
– Ртуть. Точнее ее пары. Ведь ртуть начинает активно «парить» уже при 18 градусов Цельсия. Мы полтора месяца травились в парах ядовитейшего вещества. Точно нас проклял кто!… Установили это сразу же как только вернулись на Север. Я был весь в ртути. Потом у всего экипажа выгоняли ее из печени - там она оседала и накапливалась больше всего. Я потом шутил - у наших матросов их печени можно и золото добывать. Шутки шутками, а источник выделения ртутных паров так и не определили. Ясно одно, что он в центральном посту. Там самая концентрация. Лодку погнали на завод - на демернуризацию, очистку от ртути. Демонтировали все основные агрегаты, ободрали с перебором всю пробковую крошку, краску. Концентрация тажа. Сменили фильтры, перебрали всю вентиляцию - результат тот же. Комиссия из Москвы, экспертные группы медиков, инженеров, кораблестроителей - никто ничего не может понять. Витает эта самая проклятая ртуть хоть тресни.
Мы все в госпитале. Встретили нас как героев - с оркестром, цветами, обещаниями представить весь экипаж к наградам. Ведь полтора месяца сохраняли боеготовность в ядовитейших парах, поотравлялись все, кто с желудком слег, кто с почками, кто в печенью, а с позиций не ушли, и ракетный залп готовы были дать в любую минуту, и скрытность сохранили, и ни одного человека не потеряли. Вдруг одна из высоких комиссий доложила главному, что мы тут мудрим, темним, скрываем источник ртутного заражения. И вся ситуация развернулась на 180 градусов. Нинаших наград. Одна награда на всех - не наказали. Офицерский костяк экипажа распассировали и разбросали по разным флотам, матросов демобилизовали.
Обидно, конечно… Да… Ненаграждать у нас умели, как и «прощать» геройские дела.
– Но почему же так получилось?
– Такая сложилась практика. Печальная практика… Командирам не верили, потому что командиры боялись докладывать. Доложить о ЧП, тебя же и накажут - в любом случае, ибо командир отвечает за все. Дело доходило до абсурда, до курьезов.
Атомная подводная лодка К-52, командир капитан 1 ранга Борисенко шла в подводном положении через Тунисский пролив. Вдруг удар. Всплыли - огляделись: горизонт чист. Глубины - километровые, никаких подводных скал нет. Ага - значит столкнулись с чьей-то подводной лодкой. Осмотрелись в отсеках - все в порядке, замечаний нет. Погрузились, пошли дальше. Через несколько суток запрос из Москвы: «доложите, что у вас произошло в Тунисском проливе». Борисенко отбивает бодрое радио: так мол и так, столкнулись с неопознанной подводной емкостью.
– Емкостью!
– Видимых повреждений нет. Выполняем задачи боевой службы.
А что получилось? Столкнулись они с американским атомоходом. Американец подвсплыл под перископ и сфотографировал вынырнувшую по аварийному всплытию К-52. Бортового номера, конечно, не было. Но по силуэту установили - советская ПЛА такого-то класса. Доложили в свой центр управления. Оттуда информация госсекретарю США: столкнулись с советским атомоходом, наблюдали его погружение, сведениями о дальнейшей судьбе не располагаем. Киссинджер в порядке вежливости звонит Косыгину: мол все ли у вас о’кей с подводниками, живы ли и здоровы? А Алексей Николаевич к Леониду Ильичу. Тот, разумеется ничего не знает. Звонил министру обороны. Гречко - «не могу знать. Разберемся», и тут же к главному ВМФ. Горшков пожимает плечами - первый раз слышу и сам немедленно вызывает оперативного дежурного: кто у нас там Тунисский пролив проходил? Борисенко? К ответу его. А, пустяки - «неопознанная подводная емкость». Доложил - наказали бы. Не доложил - наказали. Это же всеобщая практика была, по всей стране: скрыть промашку, но красиво отрапортовать об очередном успехе.
– И что, источник ртути так и не обнаружили?
– Обнаружили. Это уж когда особисты подключились. Предполагалась диверсия. Опросили всех и каждого, кто, что, где, когда. Нашли даже матроса-химика из первого экипажа. Он перед роковой нашей «автономной» уволился в запас и уехал в Баку. Матрос вспомнил, что он вылил несколько килограммов ртути в раковину умывальника. Зачем? Чтобы избавиться от ненужного реагента. Дело в том, что на первых порах наука разработала способ определения кислорода в воде первого контура ядерного реактора с помощью ртути. Потом эту технологию упростили, а ртуть в стальных бутылках с атомных подводных лодок «Эхо-два» не изъяли. И наш доблестный матрос-химик, не долго думая вылил восемнадцать килограммов жидкого металла в умывальную раковину, которая находилась у него в химпосту в Третьем отсеке, где, кстати говоря, расположен и центральный пост - глаза и мозг подводной лодки. Килограммов десять ртути осталось в изгибе сливного сифона. Вот оттуда-то и шли ядовитые испарения.
– И что сделали с этим матросом?
– А что ему сделаешь? Он уже гражданский человек. Не ведал, что творил. Командир отвечает за все. Командиру сделали… Между прочим, мне мои матросы, зная, что меня представляли за этот поход к званию Героя Советского Союза, подарили искусно выпиленную из латуни геройскую звездочку. Вон она - на стене висит. Для меня это очень дорогая награда.
Как и в каждой затяжной войне, в морской холодной были свои затишья и пики.