Повседневная жизнь римского патриция в эпоху разрушения Карфагена
Шрифт:
Вот тут-то поднялась буря. Триумвиры задыхались от бешенства. Опять тот же человек стал на их дороге! На сей раз они решили его уничтожить, смести с лица земли. Они ежедневно разжигали толпу и натравливали ее на Сципиона, они поносили его с ораторского возвышения (Plut. C. Gracch., 10).Гай, как воплощенный дух мщения, являлся, окруженный разъяренной шайкой своих приспешников (Plut. Reg. et imp. apophegm. Scipio Min., 23).Они пускали в ход все средства. Они кричали, что Сципион предал римский народ в угоду италикам. Они «стали вопить: «Сципион решил совершенно аннулировать закон Гракха и собирается устроить вооруженную бойню!» (Арр. В. C., I, 19). Но ничто не могло заставить Публия отступить. Народ был в полном смятении. То, растревоженный триумвирами, он приходил в ужас. То, слыша знакомый твердый, спокойный голос, снова вверялся Сципиону [209] .
209
Есть
Первое. Закон Карбона провалился — несмотря на популярность Карбона, резкий ответ Публия и экспансивное вмешательство Гая. Если уж тогда народ, только что в глаза так страшно оскорбленный Сципионом, проголосовал за него, значит, даже эти слова, даже в тот миг не убили его любви к нему.
Второе. Аппиан, рассказывая о событиях 129 года, то есть случившихся уже через два года, говорит, что народ негодовал против Сципиона, которого до того ревниво любил ("A C. I, 19). К событиям тех лет мы еще вернемся. Сейчас важно отметить, что до 129 года народ «ревниво любил Публия».
Третье. Плутарх, передавая этот эпизод, говорит, что Сципион «едва не потерял расположения народа» (курсив везде мой. — Т. Б.; Ti. Gracch., 21). Ведь его впервые прервали возмущенными криками. Но уже эти слова показывают, что расположение народа он все-таки не потерял.
Наконец, в 129 году Сципион один решился выступить со страшно непопулярным проектом. Такое мог себе позволить только очень любимый народом политик. И самое замечательное — он добился успеха.
Итак, до 129 года Сципион, безусловно, не потерял народного расположения. Утратил ли он его полностью в последние месяцы жизни? Думаю, что нет. На это указывает ряд обстоятельств.
Первое. Сам факт его политического убийства. Убили его потому, что не могли победить другим путем. А ведь ареной борьбы был Форум.
Второе еще существеннее. Это свидетельство Цицерона. Тут я должна напомнить несколько фактов из его биографии. Как известно, оратор спас Республику от Катилины, был за это превознесен до небес, но несколько лет спустя трибун-популяр Клодий добился его изгнания, его дом был разрушен, сам он лишен огня и воды в спасенной им стране. Естественно, это оставило в его душе великую горечь. И он находил утешение в том, что отыскивал древних героев, которые тоже оказывали услуги отечеству, а потом также были оскорблены неблагодарным народом. К этой теме он возвращается неоднократно.
Если бы среди этих гонимых был и его кумир Сципион, он не только не стал бы этого скрывать — он бы всеми силами раздул и приукрасил этот факт. Но мы этого не видим ни разу. Более того. Диалог «Республика» происходит всего за несколько дней до смерти нашего героя. Разговор опять заходит о неблагодарной родине. И тут Сципион говорит об иных, нетленных, небесных наградах, которые ожидают гонимых. Было бы очень логичным, чтобы все присутствующие скорбели именно о чудовищной измене народа Сципиону. Тем более что он говорит о светлой участи, которая ожидает на небе его самого. Но вместо того речь идет о Назике, убийце Тиберия Гракха. Видимо, у Цицерона не было ни малейших оснований записывать нашего героя в число утративших народную любовь великих людей.
В это бурное время травли Сципиону удалось на несколько дней вырваться из Рима и увидеть те места, которые он так любил с детства. Была зима. Погода стояла чудесная. В тихий, ясный день друзья сидели на освещенном солнцем лугу. Сципион казался очень оживленным. Он охотно предавался воспоминаниям, рассказывал различные случаи из своей жизни, говорил о философии и об астрономии. Лелий, напротив, сидел как на иголках. Он был совершенно не в силах слушать общие разговоры и говорил, что просто не понимает, как это они могут толковать об отвлеченных вопросах, зная, в каком положении государство и в какой опасности Сципион. [210]
210
Эта картина заимствована мной из «Республики» Цицерона.
Передышка продолжалась недолго. Через три дня Публий был уже в Риме и как всегда, спокойный и насмешливый, стоял на Рострах против триумвиров. Видимо, он каждый раз выбивал из рук противников словесную шпагу. «И тогда бывшие с Гаем закричали:
— Смерть тирану!
Он же сказал:
— Разумеется, враги родины хотят меня убрать. Ведь пока Сципион стоит, Рим не падет, и Сципион не станет жить, если падет Рим» (Plut. Reg. et imp. apophegm. Scipio Min.,23).
В тот день Публий выдержал тяжкий бой, но закончился он, по-видимому, его победой. Толпы народа провожали его с триумфом до дома. «Из многих дней, дней блестящих и радостных, которые он видел в своей жизни, для Публия Сципиона самым светлым был этот… когда он возвращался вечером домой и его провожали сенаторы, римский народ, союзники и латиняне», — говорит у Цицерона Лелий, описывая этот чудесный день (De amic., 12).
Был уже поздний вечер. Прощаясь с друзьями, он сказал, что этой ночью будет готовить большую речь для народного собрания, и просил зайти за ним утром. Но когда они пришли на другой день, то нашли его мертвым, с обезображенным лицом, с какими-то страшными следами на шее. Рядом с ним лежали таблички, на которых он собирался набросать речь (Арр. В. C., 1,20).
Смерть Сципиона как громом поразила Рим. Скорбь окутала город (Cic. De amic., 21; Pro Mil., 16).Все почувствовали себя растерянными и осиротевшими. Только тут они до конца осознали, что значил для них этот человек. Среди бледных, испуганных лиц тысяч людей, пришедших проститься со Сципионом, особенно поразило всех одно лицо — лицо его старинного врага Метелла Македонского. Этого угрюмого, сурового и чопорного человека невозможно было узнать. Он выбежал из дому с залитым слезами лицом и «прерывающимся голосом… произнес:
— Сбегайтесь, сбегайтесь, сограждане, — стены нашего города повержены — преступная рука настигла Сципиона Африканского у его пенатов!» (Val. Max., IV, 1, 12).
Три дня спустя к нему явились его четыре сына и с обычной почтительностью попросили разрешения своими руками вынести тело Сципиона в последний путь.
— Идите, дети мои, — отвечал он. — …Никогда вы не увидите похорон более великого гражданина (Plin. N. H., VII, 144).
Весь Рим провожал Сципиона. Как велит обычай, его отнесли на Форум, и его племянник, Квинт Фабий Максим, обращаясь к живым и мертвым, произнес о нем речь. Всем было известно, что речь эту писал Гай Лелий, самый близкий Публию человек. Фабий сказал:
— Невозможно испытывать к бессмертным богам более горячую благодарность, чем должны испытывать мы за то, что он, с его сердцем и умом, родился именно в нашем государстве… Умер же он в такое время, когда и вам, и всем, кто хочет, чтобы наша Республика была здорова, он так нужен живым, квириты! (ORF-2, Lael.,fr. 22; ср. Cic. Pro Mur., 75). [211]
211
Слова эти, говорят, повторил Метелл Македонский. Он сказал детям: «Благодарите богов за Рим — за то, что Сципион не родился в другой стране» (Plut. Reg. et imp. apophegm., MeteU. Mac., 3).
Гай Лелий держался очень мужественно. Он сразу как-то сдал, выглядел больным, слабым, впервые пропустил обычное заседание авгуров, коллегии, которую так любил. Но он гнал от себя отчаяние и казался погруженным в светлую, тихую грусть. Он не избегал разговоров о Сципионе — наоборот, искал их. Его единственным удовольствием было вновь и вновь воскрешать в памяти малейшие подробности их дружбы, бесед и игр. «Мне кажется, я прожил блаженную жизнь, ибо прожил ее рядом со Сципионом», — говорил он. Все его существо пронизывала тихим внутренним сиянием мысль о друге. «Для меня лично Сципион, хотя его и отняли у нас, жив и всегда будет жив». Он снова видел перед собой молодого Публия, таким, каким он был, когда с такой нерасчетливой щедростью отдавал все своим близким, с улыбкой склонялся над комедией Теренция или слушал Полибия.
— Если бы воспоминания об этом исчезли вместе с ним, я не смог бы перенести тоску по нему, так тесно связанному со мной и любившему меня так сильно. Но они не исчезли. Напротив, они усиливаются и растут… И самый возраст мой служит для меня большим утешением. Ведь предаваться этой тоске очень долго я уже не смогу.
Он говорил спокойно, без жалости к себе, с грустной благодарностью за былое счастье. Если верить Цицерону, он находил утешение в мысли, что души людей прекрасных и справедливых возносятся на небо. «А для кого же путь к богам более легок, чем для Сципиона?». [212]
212
Эта картина взята из «Дружбы» Цицерона.
Лелию легче, чем многим другим, было отвлечься от своего горя. У него была любящая семья. Его окружали жена, дочери, зятья, внуки. И все же он не пережил Сципиона и на год. Вскоре он последовал за тем, кого называли самым великим гражданином Рима [213] .
IX
Смерть Сципиона осталась нерасследованной и неотмщенной. Но это не означает, что мы не должны пытаться приоткрыть покров этой зловещей тайны. И тем более возбуждает нас то, что друзья Сципиона и их воспитанник Цицерон постоянно намекают, что знают истину, но почему-то ее скрывают.
213
Образ Лелия, данный Цицероном, по-видимому, соответствует действительности. Именно таким настроением проникнуты и те отрывки речи Лелия о Сципионе, которые до нас дошли. Цицерон, разумеется, читал эту речь полностью.