Повседневная жизнь русского кабака от Ивана Грозного до Бориса Ельцина
Шрифт:
Боролась церковь и с пьянством среди мирян. Судя по сохранившимся требникам, в XV веке в чин исповеди при перечислении грехов был включен специальный вопрос «или упился еси без памети?» с соответствующей епитимией в виде недельного поста. «Упивание» в корчме или самодельное изготовление хмельного на продажу («корчемный прикуп») наказывались даже строже — шестимесячным постом {22} .
Церковное право стремилось оградить интересы законной жены пьяницы: она получала редкую возможность развода (и всего только три года церковного наказания — епитимий), если непутевый муж расхищал ее имущество или платье — «порты ее грабити начнет или пропивает». По нормам Русской Правды XI—XII веков купца, погубившего в пьянстве чужое имущество, наказывали строже, чем потерявшего его в результате несчастного случая. Такого пьяницу разрешалось даже продать в рабство. Впоследствии эта
Неодобрительное отношение к нарушениям традиций можно отметить и в фольклоре. В новгородских былинах гибнет противопоставивший себя обществу буйный гуляка Василий Буслаев, звавший своих товарищей
<…> Не работы робить деревенский, Пить зелена вина безденежно;терпит поражение и другой герой — Садко, который на пиру
<…> Во хмелинушке… да призахвастался В Новегороде товары все повыкупить {23} .«Питейная ситуация» на Руси принципиально не изменилась и в более позднее время. В немногих сохранившихся источниках XIII—XV столетий упоминаются те же напитки, что и раньше: мед, пиво, вино и квас. Так же устраивались княжеские пиры и народные братчины. В новгородских владениях традиционная варка пива была также крестьянской повинностью: как следует из берестяной грамоты первой половины XIV века, некая Федосья обязана была «варити перевары» для землевладельца {24} .
Как и прежде, церковные власти выступали против неумеренной выпивки, поскольку нравы в эпоху ордынского господства и непрерывных усобиц не стали более гуманными. В начале XV века основатель крупнейшего на Русском Севере Белозерского монастыря Кирилл просил сына Дмитрия Донского, удельного князя Андрея, «чтобы корчмы в твоей отчине не было, занеже, господине, то великая пагуба душам; крестьяне ся, господине, пропивают, а души гибнут». Основатель другого монастыря Пафнутий Боровский был свидетелем дикого пьянства во время чумы 1427 года, когда в брошенных домах отчаянные гуляки устраивали пиршества, во время коих «един от пиющих внезапу пад умераше; они же ногами под лавку впхав, паки прилежаще питию». Помимо обычных проблем церкви, связанных с «грубостью» паствы, добавилась необходимость борьбы с появившимися ересями. Еретики-новгородцы в 80-х годах XV столетия отрицали Троицу и божественность Христа и не желали почитать икон — вплоть до демонстративного поругания святынь во хмелю, как это делал излишне вольнодумный «Алексейко подьячий»: «…напився пьян влез в чясовни, да снял с лавици икону — Успение пречисты, да на нее скверную воду спускал». Собственно, еретики — новгородские попы — и выдали себя тем, что прилюдно в пьяном виде похвалялись своим нечестием, за что дешево отделались — были биты кнутом за то, что «пьяни поругалися святым иконам» {25} .
Во второй половине XV века появилось первое публицистическое произведение, посвященное пьянству, — «Слово о высокоумном хмелю». «Слово» давало портрет любителя хмельного: «Наложу ему печаль на сердце, вставшу ему с похмелиа, голова болит, очи света не видят, а ум его не идет ни на что же на доброе. Вздвигну в нем похоть плотскую и в вся помыслы злыя и потом ввергну его в большую погыбель». Хмель предостерегал всех, от князя до селянина: кто «задружится» с ним, того ожидает неизбежное «злое убожие» — «цари из царства изринушася, а святители святительство погубишь, а силнии силу испрометаша, а храбрии мечю предании быша, а богатии нищи створиша, а здравии болни быша, а многолетний вскоре изомроша», так как пьянство ум губит, орудия портит, прибыль теряет {26} . Автор приравнял пьяниц к самоубийцам-удавленникам, умиравшим без Божьего суда.
«Питья им у себя не держати»
В том же XV столетии крепнувшая
При этом, ограждая крестьян привилегированных владельцев от «незваных гостей», власти постепенно ограничивали права самих крестьян на свободное, мирское устройство праздников и изготовление спиртного. Иван III уже разъяснял игумену Кирилло-Белозерского монастыря: «Которому будет человеку к празднику розсытить меду, или пива сварити и браги сварити к Боришу дни, или к которому к господскому празднику, или к свадьбе, и к родинам, или к масленой неделе, и они тогды доложат моих наместников переславских, или их тиунов… А пьют тогды у того человека три дни. А промеж тех праздников питья им у себя не держати. А меду им и пива, и браги на продажу не держати» {28} .
Такие распоряжения постепенно подготовили почву для запрещения свободного производства и продажи хмельных напитков. Впервые о такой практике рассказал венецианский посол Амброджо Контарини, побывавший проездом в Москве зимой 1476/77 года: «У них нет никаких вин, но они употребляют напиток из меда, который они приготовляют с листьями хмеля. Этот напиток вовсе не плох, особенно если он старый. Однако их государь не допускает, чтобы каждый мог свободно его приготовлять, потому что если бы они пользовались подобной свободой, то ежедневно были бы пьяны и убивали бы друг друга, как звери». Сообщение венецианца подтверждается свидетельствами других побывавших в России путешественников и дипломатов — С. Герберштейна (1517 и 1526 годы), А. Кампензе (1525), Фейта Зенга (40-е годы XVI века) {29} .
Венецианский дипломат положил начало устойчивой западноевропейской традиции считать москвитян «величайшими пьяницами», которые, по его словам, проводили время до обеда на базаре, а после обеда расходились по «тавернам» — хотя посол общался с узким крутом московских купцов, большая часть которых была иноземцами. О каком-то особом распространении пьянства в XV веке говорить трудно. Известные по летописям случаи военных поражений московских войск из-за пьянства (как, например, в 1377 году на реке с символическим названием Пьяна, когда дружина «наехаша в зажитии мед и пиво, испиваху допьяна без меры» и была разгромлена татарами {30} ) отмечались именно как исключения, а отнюдь не обычное явление. До XVI века дожили старинные корчмы, подчас вызывавшие неудовольствие ревнителей нравственности. «Аще в сонмищи или в шинках с блудницами был и беззаконствовал — таковый семь лет да не причастится», — пугали беспутных прихожан их духовные отцы {31} , но сами тоже захаживали в эти заведения. В корчмах устраивали представления скоморохи. Сборник церковных правил 1551 года — «Стоглав» — обвинял их, что «со всеми играми бесовскими рыщут». Корчмы были обычным местом азартных игр — в зернь играли и «дети боярские, и люди боярские, и всякие бражники». Сохранялся прежний ассортимент напитков — в основном меда и пива; при этом употребление вина, как и ранее, оставалось привилегией знати и упоминалось в источниках даже реже, чем в XI—XII веках.
Сосредоточение «питейного дела» в руках государства было вызвано не столько увеличением потребления спиртного, а скорее общими условиями развития российской государственности. Закономерное для всех средневековых государств Востока и Запада преодоление раздробленности протекало на Руси в условиях ордынского господства и нараставшего экономического отставания от Западной Европы.
Потребность в сосредоточении всех наличных ресурсов и противостояние Золотой Орде и другим соседям постепенно привели к изменениям в социальной структуре общества, которое все больше стало напоминать военный лагерь. Дворяне-помещики XV—XVI веков, выраставшие на княжеской службе и всецело зависевшие от княжеской милости, в гораздо меньшей степени обладали корпоративными правами и привилегиями по сравнению с дворянами на Западе. Крестьяне и горожане, в свою очередь, попадали во все большую зависимость и от государства (через систему налогов и повинностей), и от своих владельцев: на Руси в XVI—XVII столетиях последовательно оформлялось крепостное право и отсутствовали городские вольности.