Повседневная жизнь русского офицера эпохи 1812 года
Шрифт:
Не в дальнем расстоянии от дворца представляется весьма древнего вкуса замок. Подойдя к нему ближе, можно явственно видеть искусственно обработанную его древность. Внутренность замка также соответствует его древности, везде видны древние картины, тканые обои с многосложною резьбою, мебель и протчее. В оном есть также музеум рыцарских доспехов, вооружений и самих рыцарей, сидящих на лошадях в полном одеянии рыцарского времени, вооруженных и в закрытых касках, довольно искусственно обработанных. В птичнике находятся чрезвычайной красоты фазаны» {32} .
Калейдоскоп самых разнообразных дорожных впечатлений представлен на страницах дневника П. С. Пущина. Наконец-то офицер-гвардеец П. С. Пущин не отказал себе в удовольствии побывать в Веймарском театре: «…Ставили маленькую оперу "Доктор и аптекарь", прекрасно исполненную. <…> Город Веймар, в сущности, только плохо укрепленное местечко, но, несмотря на это, я его покинул только поздно вечером…» В герцогстве Мейнингском он заметил интересную «этнографическую» подробность: «Простонародье носит блузы, а женщины — картонные кирасы». В эрцгерцогстве Вюрцбургском сделано следующее наблюдение за бытом местных крестьян: «…они живут не в таком довольстве, как население других саксонских провинций, за исключением обилия вин». Благодаря пристрастию Пущина к театру
Зима 1813 года застала российских воинов на берегах «величественного Рейна», откуда до Франции было уже рукой подать. Некогда грозные средневековые твердыни, все чаще встречавшиеся на пути следования российских войск, напоминали о былых военных столкновениях в Западной Европе: «На нескольких верстах беспрестанно являются запустелые, разваливающиеся по обоим берегам реки каменные замки, представляющие отдаленность времен рыцарских, превратность фортуны и непостоянство образа жизни человека. По местному положению видно, что в сих замках живущие при спокойных обстоятельствах приятно чрез реку веселились, а при ссорах и несогласиях с одного берега на другой одни в других стреляли и нападали» {34} . Конечно же настоящие военные всех армий и во все времена свято почитали чужую доблесть: «…Следуя большой дорогой, идущей сюда от Раштадта, мы по приказанию генерала Милорадовича прошли церемониальным маршем мимо памятника, воздвигнутого на этом месте, где был убит великий Тюренн (в 1675 году — Л. И.). Здесь показывают ядро, попавшее в него». Прах знаменитого французского полководца в 1800 году, по распоряжению Наполеона, был перенесен в Дом инвалидов в Париже, но русские офицеры уже почти не сомневались, что тем, кто останется в живых, удастся побывать на могиле героя {35} .
Отметим, что первые впечатления от пребывания на французской территории были довольно безотрадными. «Жителей Франции мы нашли на несравненно низшей степени образованности, нежели немцев, а потому удивление почти всех наших офицеров, надеявшихся, по внушениям своих гувернеров, найти во Франции Эльдорадо, было неописано при виде повсеместных в деревнях и в городах бедности, неопрятности, невежества и уныния. Французы со времени революции испытали столько нещастий, что при нашем нашествии они не знали, радоваться ли им или печалиться, несем ли мы с собою окончание их бедствиям или продолжим еще на долгое время злополучия их», — рассказывал А. И. Михайловский-Данилевский {36} . В то же время Г. П. Мешетич не испытывал предубеждения против французов, которое подчас присутствовало в высказываниях будущего известного военного историка. Его нетерпеливое ожидание увидеть своими глазами «прекрасную Францию», о которой были так наслышаны русские офицеры, было вполне вознаграждено: «Города во Франции довольно красивы, многолюдны и достаточно изобильны, из них первый Нанси — довольно обширный город, имеет красивую, с хорошими строениями площадь, университет и каменный театр, на котором во время прохода русских войск представлялись пиесы и не печальные». Хотя и он отметил несравненно более низкий уровень жизни в деревнях по сравнению с соседями: «Но в деревнях во многих местах видна была бедность, поселяне живут неопрятно, мужеский пол вообще сверх камзолов носит свои синие рубашки, женщины носят свои деревянные башмаки, и вообще далеко были отставши в приятности образа жизни от германских народов» {37} . Однако житейские неудобства не отвлекали от созерцания исторических достопримечательностей. Так, «проходя город Сен-Мишель, русские имели возможность удивляться произведению одного скульптора (Лижье Ришье, XVI век. — Л. И.). В городовом тамошнем костеле, в приделе, находится тринадцать фигур в обыкновенный рост человека, высеченные из одного дикого камня, изображающие положение Иисуса Христа в гроб, черты лиц каждой фигуры чрезвычайно живо изображают их чувства, и мастер занимался сим изделием тридцать лет» {38} .
Впрочем, повсюду внимательные взоры российских офицеров находили немало любопытного и даже отрадного для глаз. Например, И. Т. Родожицкий произвел сравнительный анализ женской красоты и подвел итог своим «физиогномическим» наблюдениям: «…B первой встрече француженки показались мне весьма милыми, ловкими; я видел много прекрасных. Все вообще имеют пленительные, быстрые черные глазки, в которых выражается пламенное чувство сладострастия; в чертах лица, в голосе, в словах и взорах их видна любовь; казалось, они движутся и дышат этой страстью. Здесь я мог рассмотреть, как отлична физиогномия француженок от немок!» {39} Посетив театр в Нанси, И. Т. Родожицкий покинул его полный новых впечатлений, которые могли появиться только у офицера русской армии: «Французы, будучи от природы шутливы и ветрены, ходят теперь с поникшими головами и в крепкой думе, конечно, о предстоящем бедствии; но мальчики довольно говорливы. Забравшись в первый ряд кресел, я бы сидел уединенно, если бы не подошли ко мне мальчики во фраках, засунув в карманы руки, по общему обыкновению, и с шляпами на головах; они свободно разваливались передо мною на балюстраде, и в антрактах пьесы часто обращались ко мне с вопросом, сначала о театре, как он нравится, потом о городе; наконец, один спросил у меня: "Неужели вы думаете быть в Париже?" — "Непременно,
Выше уже отмечалось, что все памятные места, связанные с величайшими событиями мировой истории, вызывали особо благоговейные чувства в офицерах 1-го егерского полка. В городе Реймсе они решили во что бы то ни стало осмотреть знаменитый собор «по уважению к нему особенно венчания там Девою Орлеана (Жанной д'Арк) на царство короля французского Карла VII». Местный житель, в благодарность русским офицерам, предотвратившим разграбление Реймса «безмерно злыми» на французов пруссаками, вызвался вместе с женой показать им «внутренности собора». Он в подробностях поведал «сынам Севера», как происходило некогда «царевенчание», и показал все, что там было «изящного». Благодарные слушатели, которым на следующий день предстояло вступить в кровопролитное сражение, сожалели только об одном: «..День был пасмурен, и потому находящаяся над главным порталом во фронтоне общей капитальной арки розетта — произведения удивительного по оптическому вымыслу из разноцветных пластин хрусталя, имеющая диаметр около 20 аршин, — не показала нам полной прелести своей обаятельною игрою радужных цветов ее, разливающихся при падении солнечных лучей на нее…» {41}
Самым ярким и незабываемым впечатлением русских офицеров была победная весна 1814 года в покоренном Париже, «когда удалилась, со скрежетом зубов, кровожадная война, и пришествием утреннего света озарилось радостию унылое человечество». Этот город поистине не обманул общих восторженных чаяний. «Офицеры рассеялись повсюду и с первого дня своего пребывания обратили внимание на примечательные заведения, находившиеся в Париже. Картинные галереи, собрания древностей, библиотеки, мастерские знаменитых художников были наполнены русскими» {42} .
П. С. Пущин записал в дневнике: «Я ходил осматривать Лувр и Музей. Один и другой многим обязаны Наполеону. Архитектура Лувра будет вечным памятником этому необыкновенному человеку и достопримечательные предметы, привезенные в последнее время из всех стран Европы, представляют все, что только есть на свете замечательного. Здесь я видел статуи Аполлона Бельведерского, Венеры Медицийской, Лаокоона, Преображение Господне Рафаэлевой работы и пр[очее]. Я любовался новейшими образцами искусства и охотно провел бы весь день в созерцании всех этих прелестей, если бы не встретил нескольких приятелей, которые отвлекли меня от моего увлечения и потащили с собой в Пале-Рояль, более простое и чудесное, но не менее интересное место. Вечером я был в театре "Варьете", должен сознаться, что остроты Брино доставили мне большое удовольствие» {43} . Конечно же русский офицер ни дня не мог прожить без посещения театров: «Сейчас же после обеда я ушел из гостиной, чтобы идти во Французский театр (Комеди франсез). Обе комедии разыграны в совершенстве. Государь присутствовал на спектакле и, выражая одобрение исполнителям, вынуждал публику аплодировать, на что Париж так восприимчив. Особенно бурные и единодушные аплодисменты раздались в антракте, когда на спущенном занавесе появился древний французский герб, цветы лилии, нарисованные на листе бумаги. "Да здравствует Александр, наш избавитель! Да здравствует король!" — раздалось тогда со всех сторон, и шляпы с белыми кокардами вошли в моду» {44} . Каждый новый день приносил любителю театрального действа новые впечатления: «Вечером, по обыкновению, я появился в театре. Сегодня я был в "Водевиле". Последняя из трех пьес — "Женщины-тираноманки" очень непристойна и вызвала негодование публики. Свистали до крайности, а автор в ярости от такого приема позволил себе оскорбить одного из свистунов, что послужило поводом к страшному скандалу, прекратившемуся только после ареста автора. Такие происшествия — обыкновенное явление в парижских театрах» {45} .
В отличие от Пущина А. И. Михайловский-Данилевский побывал на первом театральном представлении, которое удостоил своим посещением российский монарх: «Ничто не может сравняться с приемом, сделанным Государю, когда Его Величество изволил быть в первый раз в оперном театре два дня спустя по вступлении в Париж. Объявлено было представление "Траяново торжество". Когда публика собралась, то вошел актер Деривис и сказал: "Его Императорскому Величеству не угодно принять на свой счет похвал, коими исполнено торжество Траяново, но Его Величеству послали доложить, что парижане желают сей оперы, почему теперь ожидают ответа Государя Императора". Чрез несколько минут объявили, что представляют "Весталку". Можно удобнее вообразить, нежели описать, сколь велико было стечение народа. До появления Императора и Короля прусского публика поминутно требовала, чтобы оркестр играл национальную песню: "Да здравствует Генрих Четвертый". Монархи прибыли в девять часов; восклицания, которые, казалось, потрясали все огромное здание, продолжались более четверти часа, в течение представления они почти беспрерывно повторялись. <…> Женщины бросали из лож белые банты, которые мужчины надевали в ту же минуту. Многие голоса требовали, чтобы сняли орла, напоминавшего царствование Наполеона, но как сего в скорости нельзя было исполнить, то его завесили белым покрывалом. Во время между действиями зрители, не довольствуясь, что музыканты играли народную песню Генриха Четвертого, желали, чтобы известный актер Лаис ее пропел» {46} .
Из воспоминаний M. М. Петрова явствует, что некоторые российские военачальники следили за тем, чтобы их подчиненные не теряли времени впустую, поэтому водили их за собой по музеям, театрам, библиотекам и паркам с тем же пылом, как в атаку на неприятеля: «Генерал Эмануэль, как человек высокого образования, любивший познания в себе самом и других, собрав многих штаб- и обер-офицеров отряда своего, повел нас в Сент-Клудский дворец, оставленный за несколько суток пред тем императрицею Марией-Луизой и малолетним ее сыном, королем Римским, незадолго до удаления их к Орлеану при угрожавшей опасности Парижу. От подъезда до зал и гостиных с великолепными диванами, обстановки внутренних украшений изумительны. Там, можно сказать, каждый аршин места напитан прелестию вымысла и отделки до удивления. Полы покрыты драгоценными гобеленовскими коврами, трюмо, камины и карнизы уставлены фарфорами Севрской мануфактуры, а стены и плафоны — удивительною живописью, барельефами, статуями, зеркалами и люстрами» {47} .