Пойди поставь сторожа
Шрифт:
10
Джин-Луиза поднялась с садового стула, отошла в угол двора и извергла из себя весь воскресный обед. Пальцы ее цеплялись за проволоку изгороди, отделявшей сад мисс Рейчел от заднего двора Финчей. Был бы тут Дилл – он бы перескочил к ней через ограду, притянул к себе, поцеловал, взял за руку, и вдвоем они выстояли бы, как бывало раньше, когда в дом приходила беда. Но Дилла давно уже нет рядом.
Она вспомнила сцену в зале суда, и приступ тошноты накатил с новой силой, но желудок был уже пуст.
Лучше
Может, померещилось, привиделось, тебя там не было? Мозг отказывался воспринимать то, что видели глаза и слышали уши. Джин-Луиза вернулась на место, посмотрела, как лужица растаявшего ванильного пломбира медленно подползает к краю стола. Лужица растеклась, расплылась, добралась до края и закапала. Кап-кап-кап – шлепались капли в белый гравий, а он вбирал их, покуда мог, а потом появилось еще одно озерцо.
Не померещилось. И это так же непреложно, как и то, что ты был в зале.
– Ну, чего, мисс, угадали, как меня? Ой, что ж это вы свое мороженое переводите?
Она подняла голову. Мороженщик, опершись о подоконник, смотрел на нее из окна, и до него было всего футов пять. Исчез и появился у столика с мягкой тряпкой. Устранил липкий непорядок и спросил:
– Так как меня зовут?
Румпельштильцхен.
– Ох, простите… – Она вгляделась повнимательней. – Вы, должно быть, один из Конингемов… тех, которые через «о»?
Мороженщик широко ухмыльнулся:
– Ну, почти. Вторая буква «а». Как узнали?
– Семейное сходство. А почему выбрались из своих чащоб?
– Мамаша оставила мне участок леса, а я продал. И построил здесь кафе.
– Который час? – спросила она.
– Полпятого примерно, – ответил мистер Канингем.
Джин-Луиза поднялась, улыбнулась ему на прощанье, сказала, что обязательно еще заглянет. И вышла на улицу. Целых два часа я не знала, где была. Как же я устала.
Возвращаться через центр города не хотелось. И она пошла долгим, кружным путем – через школьный двор, по улице, обсаженной пеканами, потом через другой школьный двор и через футбольное поле, где когда-то Джим в запале снес своего же защитника. Как я устала.
На пороге стояла Александра. Она посторонилась, пропуская племянницу.
– Куда же ты пропала? Джек давно звонил, справлялся о тебе. Ты в гости ходила? В Таком Виде?
– Я… Я не знаю.
– Что значит «не знаю»? Джин-Луиза, приди в себя и позвони дяде Джеку.
Джин-Луиза поплелась к телефону:
– Один-один-девять.
– Доктор Финч.
– Извини. Давай лучше завтра.
– Ладно, – сказал доктор Финч.
Она была так измучена, что даже не смогла посмеяться над манерой дядюшки говорить по телефону – к этому устройству он относился с глубоким неодобрением и сводил разговор к односложным репликам.
Когда она обернулась к тетке, та сказала:
– Ты вернулась какая-то пришибленная. Что случилось?
А то случилось, мадам, что мой отец бросил меня барахтаться, как камбалу на отмели.
– Живот, – сказала она.
– Да,
Болит. Адски болит. Так болит, что терпежу никакого.
– Да нет. Просто крутит.
– Прими «алка-зельтцер».
Джин-Луиза пообещала, что примет непременно, и тут пред Александрой взошла заря нового дня:
– Ты что, ходила на собрание, где был цвет Мейкомба?
– Ходила.
– В Таком Виде?
– В таком.
– А где ты сидела?
– На балконе. Меня никто не заметил. Я смотрела с балкона… Тетя… когда придет Хэнк, скажи ему… скажи, что мне нездоровится.
– Нездоровится?
Больше она не выдержит ни минуты.
– Да, тетя. Поступлю в этих обстоятельствах как всякая юная белая непорочная девушка с Юга, когда ей нездоровится.
– То есть?
– Лягу в постель.
Она поднялась к себе, закрыла дверь, расстегнула блузку дернула молнию слаксов и упала поперек материнской железной кровати на кружевное покрывало. Вслепую нашарила подушку, подсунула под щеку. Через минуту заснула.
Если бы Джин-Луиза сохранила способность думать, она сумела бы предотвратить дальнейшее развитие событий, расценив сегодняшнее происшествие, как повторяющуюся время от времени и старую как само время драму: тот акт, что касался ее, начался двести лет назад в гордом обществе, выстоявшем под ударами самой кровопролитной войны и самого унизительного мира, какие только были в его истории, а ныне возвращался, и его предстояло сыграть актерским составом одной семьи, в гаснущих сумерках цивилизации, которую уже не спасут никакая война и никакой мир.
Если бы Джин-Луизе хватило проницательности преодолеть перегородки своего взыскательно-разборчивого, замкнутого мира, она поняла бы, что всю жизнь страдает врожденным дефектом зрения, на который не обращала внимания ни она сама, ни самые близкие ей люди, – она не различала цвета.
Часть IV
11
Давным-давно было время, когда покой осенял ее душу лишь в тот миг, когда она утром открывала глаза, и лишь до тех пор, пока не просыпалась полностью, – то есть на несколько секунд перед тем, как она наконец вставала и входила в ежедневный кошмар наяву.
Она училась в шестом классе, особенно ей памятном, потому что тогда она узнала много нового – и на уроках, и не на уроках. В тот год небольшую группу мейкомбских детей разбавили ребятами постарше, которых перевели из Старого Сарэма, потому что тамошняя школа сгорела – и вряд ли сама собой. Самому старшему из парней, оказавшихся в шестом классе мисс Блант, шел девятнадцатый год, троим прочим – около того. Было и несколько девиц в пышном и чувственном расцвете шестнадцати лет – они наслаждались блаженной, пусть и временной, возможностью не собирать хлопок и не ходить за скотиной. Мисс Блант была им всем под стать – ростом с самого рослого ученика и вдвое объемистей.