Пойманные сном
Шрифт:
– Вы лучше "спасибо" скажите, что не сидели в этот момент на плече.
Шишики, забыв закрыть пасти, потаращились на него. Потом до них дошло, что он имеет в виду, - и возмущённо завопили. После чего с достоинством утопли в кармане.
С трудом удерживая смех, Лёхин дошагал до знакомой двери в отделение - и посторонился: мимо бежала маленькая худенькая девчушка с рыжеватыми волосами, выбившимися из-под платка, - ага, уже без ведра. Она только схватилась за дверную ручку и вдруг обернулась и тонким, почти писклявым
– А я вас помню. Вы у нас недавно были. Носилки пустые вытряхнули, а потом в одной палате дышать легче стало.
Слышал бы её кто - с внутренним смешком подумал Лёхин. Он тоже её вспомнил - та самая рыдающая санитарка, которая не могла работать в палате с заколдованными спящими и которую утешали две медсестры. Старательно сохраняя серьёзную мину лица, он доверительно спросил:
– А можно ещё раз в ту же палату заглянуть? Я ненадолго.
Девчушка похлопала ресницами, а потом посветлела лицом.
– Нина Викентьевна же возражать не будет. Но только я вас всё равно потихоньку проведу. Время-то почти шесть. Начальство хоть ещё не скоро появится, но… Вы бахилы только натяните.
– Давайте я лучше ботинки сниму?
– предложил Лёхин.
– Давайте, - согласилась санитарка.
Судя по всему, она ему обрадовалась, а может, понадеялась, что после нового прихода одного из спасителей в палате вообще станет легко работать. Ведь убрав Зеркальщика, Лёхин с Павлом проблему увеличенных снов-страхов не решили.
Он присел на скамью, отставил в сторону сумку с сосудом и быстро разулся. По коридорному ковру-дорожке, который он углядел от входа, всё равно идти мягко и удобно.
Девчушка поспешила по коридору отделения, а Лёхин прислушался к сумке. Сумка - не возражала. Любопытно.
Догнав санитарку, Лёхин представился:
– Меня зовут Алексей Григорьич.
– А меня - Мариша.
– Мариша, как там, в этой палате?
– Одного забрали родственники. Двое всё ещё лежат. Там… страшно.
– А в вашем отделении есть ещё такие палаты? Ну, с такими больными?
– В инфекционном есть. Девочки говорят - тоже заходить туда тошно. А вы кто? Колдун? Или этот… экстрасенс?
– Не то и не другое. Мне… подсказывают, что делать, - неуверенно сказал Лёхин, стараясь ответить максимально честно. Он изо всех сил желал, чтобы девчушку устроил такой ответ и чтобы она больше не задавала… неудобных вопросов.
Может, таинственность ей понравилась, может - и правда устроил ответ, но она остановилась у двери в палату и, быстро оглядевшись, распахнула дверь.
– Заходите! Только побыстрее. Я пока у двери посторожу.
– Девчушка снова огляделась и, видимо, машинально принялась накручивать на палец выбившуюся из-под платка прядку рыжеватых волос. Волновалась?
А Лёхин откровенно обрадовался. Наверное, она боится заходить, только бы лишней минутки рядом со страшными больными не провести. А обрадовался, потому что сам ещё не знал, что именно будет делать сумка. А что сумка, то есть бывший бидон в ней, собирается что-то необычное вытворять, сразу ясно. Иначе она не тащила бы Лёхина в больницу.
Он осторожно притворил за собой дверь.
В палате остались те двое, над головой одного из которых неподвижно продолжала висеть петля висельника, а тень другого продолжала биться в закрытой лифтовой кабине.
Не отходя от порога палаты, Лёхин вынул из сумки сосуд, на первый взгляд словно сплошь сплетённый из трав. Он достал его трепетно, за ручки, торчащие почти вровень с верхом сумки. Ручки сосуда тоже оказались оплетёнными какой-то травкой, и Лёхин - странное дело - почему-то боялся слишком сильно нажимать на это плетение. Откуда-то шло смутное понимание, что трава эта, неприметная по очертаниям, с какими-то тускловатыми, даже словно бы пыльными зелёными листьями, очень ядовита.
Шишики свесились из кармана посмотреть, протянули что-то вроде уважительного "о-о!" и повернулись поглазеть на Лёхина. Он подождал немного, не последует ли какое предложение с их стороны, но ничего такого не уловил. И лишь тогда аккуратно взялся за крышку травяного сосуда. Открытый, сосуд немедленно оживился - его повело явно вперёд. Лёхин насторожённо делал один шаг за другим, пока не ощутил, что давление на пальцы ослабело, а потом и вовсе исчезло. Середина палаты. Обе кровати на виду.
Затем потянуло вниз. Человек понял это давление как приказ поставить сосуд на пол. Что он поспешно и сделал. И сразу отошёл назад, к двери, не забыв положить рядом с сосудом крышку.
В палате стало тихо - без шагов по скрипучему линолеуму, без еле слышного поскрипывания бидона. И - ничего не происходило. Лёхин расстроился. Он ожидал чуда. Увы… Сосуд покоился на полу неподвижно, не вздрагивая ни листиком.
И когда Лёхин, со вздохом, хотел было подойти к странному предмету, чтобы забрать его и выйти, дали в ухо. Надрессированный на таких пинках, он немедленно оглянулся в нужную сторону. И снова замер, притаив дыхание.
Висельная петля натянулась, будто под сильным ветром, указывая точно в сторону сосуда. Натянулась, а затем и вовсе превратилась в немного неровный канат, потеряв рисунок петли. И - задрожала. Лёхин сначала глазам не поверил. Но - что было, то было: петля дрожала так напряжённо, словно вот-вот порвётся. Кинув было взгляд на травяной сосуд, а потом снова на петлю, Лёхин просто вынужден был снова посмотреть вниз, не уловив со взгляда мельком, что именно происходит.
Сосуд чуть наклонился. Самую малость. И, будто жерлом вулкана, уставился на натянутую петлю. Нет, лучше - чудовищным пылесосом. Потому как именно он явно создавал тягу, всасывая в себя воплощение человеческого подсознательного страха.