Поющий тростник
Шрифт:
– А я бы завидовал. Я уже сейчас начинаю тебе завидовать.
– Завидуй на здоровье, если это тебе поможет!
Однажды Соколова вынула из портфеля толстую книгу, не похожую на те, что давали Гончарову в библиотеке. Крепко прижала она к себе эту книгу и с закрытыми глазами прошептала:
– Вот это книга, Гончаров, вот это книга!
Он вырвал книгу и прочитал: "Военная тайна".
– Дай, Жирафа, почитать!
– Я бы дала, да ты ее год будешь читать.
– А ты за сколько прочитала?
– Я-то? Я – за два дня.
– Значит, и я смогу за два дня.
Читать
Видя, как он мучается, мать сказала:
– Брось эту книгу, она толстая, буквы маленькие. Почитай лучше сказки.
– Буду эту, не мешай мне! – сказал Федя упрямо, и капли пота выступили у него на лбу. Но книга была для него за семью печатями, потому что читал он еще плохо и медленно. Она ему не открывалась, и в этот вечер он так и не узнал, что в ней поразило Жирафу. Целых два месяца он боролся с книгой, один раз он в ярости бросил ее на пол и топтал ногами, дважды засовывал в труднодоступные места, и все же доставал ее снова и принимался за чтение, и снова отчаивался, и вспоминал с уважением Жирафу, и твердил себе: "Раз Жирафа смогла, значит, и я смогу".
И в конце концов он прочитал свою первую настоящую книгу, и она оставила в нем такой видимый след, какой остается от реактивного самолета, уходящего в высоту.
В школу он пришел праздничный, так и сиял. Закатив глаза, прерывистым шепотом он сказал:
– Во книга, Соколова! Во книга! Хочешь я тебе велосипед подарю? Никому кататься не давал, а тебе подарю.
– Зачем мне велосипед? – удивилась Соколова. – У меня свой есть.
– Ну хочешь мою клюшку?
– Зачем мне клюшка? – еще больше удивилась Соколова.
– А ты, Соколова, все-таки многого не понимаешь, как я посмотрю.
Маша глянула на ободранную и выпачканную книгу и огорчилась:
– Ты что, грыз книгу, что ли?
Он засмеялся и кивнул:
– Вот, вот, я ее и грыз! Правда, Жирафа. Ты хорошо придумала.
– Знаешь, Гончаров, не мог бы ты мне птицу подарить? Мне один раз синица на плечо села, и я ее чуть не поймала. Очень хочу синицу.
– Уж мне бы она на плечо не села! Птицы, они; тоже не дураки. Нет, пожалуй, птицу мне тебе не подарить…
С того времени Гончаров пошел в гору. Наталья Савельевна в себя от удивления прийти не могла. Завуч поздравлял ее с победой, но она не принимала его поздравления, так как не видела своей заслуги. Ей казалось, что восхождение Гончарова в отличники произошло само собой.
Но Наталья Савельевна напрасно отстранялась от этой победы. На самом же деле это она делала погоду в первом "А", и по ее воле там всегда была веснам и Гончаров только принял на себя солнце ее доброты и пророс, как подснежник. Все первоклассники были причастны к его победе, хотя они сами того не знали. Они были тем дружным хором, из которого вырастают свои удивительные и прекрасные солисты…
Хотя успеваемость у Гончарова наладилась, дисциплина оставалась прежней. Самолюбивый и своенравный, он не хотел считаться с товарищами и часто их обижал. Особенно острые стычки происходили у него с Леной
– Наталья Савельевна! Гончаров мне вену на руке так зажал, что я дышать не смогла!
– Гончаров! Что у тебя за повадки! Почему тебе доставляет удовольствие причинять боль своим товарищам? Оставь Травкину в покое, предупреждаю тебя!
Гончаров остановился, тяжело дыша. Он был красный глаза его горели яростью, и он бил ногой в пол, как настоящий носорог.
Чего она говорит, что я все у Жирафы списываю! Я ей еще не так двину!
Наталья Савельевна развела врагов по разным углам и оставила после уроков. Она посадила их рядом и заставила делать заготовки для урока труда. Целых два часа они мирно работали бок о бок. И только сейчас Наталья Савельевна поняла, почему Травкина не может пройти равнодушно мимо Гончарова, все задирает его. Если бы эти маленькие люди, сидевшие сейчас напротив нее, были постарше, она бы нашла, что им сказать. Она бы рассказала им, как нечто подобное произошло с ней, как она сама стала жертвой одного маленького человека, который всегда ходил с ободранными коленками. Она и сосчитать не могла, сколько раз плакала от его кулаков, пока однажды он отчаянно, как признавался в разбитых стеклах и прочих напастях, не сказал: "Да это я люблю тебя, Наташка!"
Она очень удивилась тогда – как же так? Но герой стоял, склонив голову, и повторял, как заведенный, одно и то же: "Это я!" Его признание обернулось для нее высокой температурой и мыслью, что она теперь какая-то не такая. А виновник болезни бросал ей в окно белые мясистые ромашки и краденые горькие огурцы, посыпанные грязной солью из его карманов.
Так навсегда и остался в ее памяти горьковато-соленый привкус первой любви, и он нисколько не изменился, когда она сама, стоя под высокой сосной, сказала всем известные слова одному человеку, который промолчал и ушел из ее жизни, как когда-то потом она Ушла из чьей-то другой, передав тому другому, как по наследству, ощущение остолбенелости и горько-соленых слез…
Ничего не сказала Наталья Савельевна своим непримиримым ученикам, только, улыбнувшись, покачала головой, только от души им позавидовала.
– Наталья Савельевна, Гончаров мне на ногу наступил!
– А чего она мне в ухо шипит?!
Все шло своим чередом. Первоклассники справлялись со страшными неравенствами, научились слитно читать, выучили много новых стихотворений. Границы мира для них расширились, и они продолжали свой поход по великой математике, решая задачи тремя способами, над которыми даже родители ломали по ночам головы в своих тревожных взрослых снах.
Наталья Савельевна работала с большим подъемом и малыми ошибками. Гончаров прочно занял место в ее сердце, и былая хорошо скрытая неприязнь к нему сменилась чувством волнения за него и горячей заинтересованностью в его судьбе. Только как же помочь ему преодолеть свирепость? Его жестокие игры, драки принимали характер катастроф. Он устраивал побоища, не зная чувства пощады. В эти драки он сумел втравить Саню Иванова – самого безответного и безобидного из всех самых безобидных первоклассников.