Пожалуйста, только живи!
Шрифт:
Рита торопливо натянула сарафан, стащила из-под него мокрый купальник, сунула ноги в сандалии:
– Бежим! А то накроет!
И они, схватившись за руки, рванули по дорожке к шоссе, туда, где белела пластиковой крышей автобусная остановка. Они почти летели над землей, хохоча и опасливо оглядываясь на все ниже сползавшую фиолетовую тучу. Первые тяжелые и теплые капли дождя упали в пыль. Из-за поворота шоссе вынырнул длинный пригородный автобус и начал тормозить перед остановкой.
– Ээээй! Подождите нас! – заорала Рита и припустила еще быстрее, таща Марата за собой.
Они
– Можно не толкаться, молодые люди?
Марат, ступив на верхнюю ступеньку, вдруг увидел в другом конце автобуса остроносого мужика в форменной рубашке, тронул Риту за локоть:
– Там контролер. У тебя билеты есть?
– Ага, как же, – усмехнулась она. – Ладно, ща все будет.
– Даже не думай! – Он свирепо посмотрел на нее. – Слышишь? Пусть лучше высадит.
– Угу, и топать домой под дождем?
Рита выскользнула из его захвата и, выставив одно плечо вперед, принялась протискиваться в толпе, якобы интересуясь висевшей на стене картой города с указанным красной линией автобусным маршрутом.
– Девочка, ну ты куда лезешь-то? – возмутился какой-то дед. – Не видишь, тут люди?
– А я… – Рита растерянно замигала, напустив на лицо самое невинное выражение. – Мне бы до исполкома доехать. Вы не подскажете…
«Актриса! – с невольным восхищением покачал головой Марат. – И как это у нее так ловко получается?»
– Это тебе у «Родины» выходить, и там на 23-й автобус пересаживаться, – тут же оживился дед.
– Да что вы голову девчонке морочите? – встряла тетка с авоськами. – Пусть едет до рынка, а там пешком два квартала.
– Я, уважаемая, побольше вашего на свете живу… – завелся дед.
Закипела обычная автобусная свара. Про Риту давно все забыли. И только Марат видел, как ее тонкая, почти детская ладошка лишь на одно мгновение прикоснулась к заднему карману джинсов какого-то мужчины, потом скользнула по сумочке дородной тетки с начесом. Еще секунда – и Рита, протолкавшись обратно к нему, сунула ему в ладонь смятый билет. Марат сердито нахмурился, и она, скривив губы, прошипела:
– Слушай, ты достал уже меня, моралист! Откуда ты только взялся, такой непогрешимый?
Непогрешимый… – он сглотнул набежавший в горле комок. Моралист… Всего лишь украл чужую жизнь – и остался чистеньким. Желал смерти родному брату… Хотел занять его место… Чтобы тот просто исчез и не стоял у него на пути…
Нет! Он не хотел! Если бы он только мог пойти туда вместо него…
И что? Пошел бы? Или предпочел бы остаться дома, в безопасности? Обжиматься по углам с Ритой, в то время как родной брат ловит пули… Он совсем извелся за это лето. Тысячу раз принимал решение порвать с Ритой и тысячу раз отказывался от него, как только оказывался с ней рядом. Эта долбаная двойственность измотала его вконец, и однажды, услышав в прихожей Ритин голос (она разговаривала с бабой Диной, спрашивала, дома ли Марат), он попросту сбежал. Позорно удрал через окно, потому что просто не мог больше находиться рядом, млеть от ее близости и одновременно ненавидеть самого себя. И как это исправить, избавиться от медленно выжигающего ему нутро чувства вины, он не знал.
Сбежав из собственного дома, Марат отправился к Лехе. Тот сидел на диване перед телевизором, мрачный какой-то, злой до чертиков. Марат позвал друга пройтись, побродить по лесу – куда угодно, на самом деле, лишь бы подальше от города, где на любом перекрестке можно встретить Маргариту. Леха уныло кивнул, сунул ноги в кроссовки и вышел за Маратом на улицу.
В лесу уже чувствовалась приближающаяся осень. Темные, сплетающиеся над головой ветки дарили тень и прохладу. В проникающих между ними косых солнечных полосах кружились пылинки и посверкивали нити паутины. Кое-где под ногами попадались желтые листья. В оврагах чувствовался запах грибной сырости. Нет, лето было еще в зените, цвело всеми своими пышными красками, но в самом воздухе как будто уже дрожало ожидание скорого угасания.
Леха пнул ногой шишку, отшвырнул щелчком бычок и сообщил убитым голосом:
– Все, Маратище, картина Репина «Приплыли». Отчислили меня из учаги.
– Да ты что? Серьезно? – ахнул он. – Че, так и не дожал Гордеева?
– Да хрен его дожмешь, старого говнюка, – сплюнул под ноги Леха. – Уперся как баран. Мать ему уже и конфеты носила, и на лапу пыталась дать. Принципиальный, сука! Ну и все, выперли меня неделю назад. А вчера – прям счастье привалило. Смотри!
Он сунул руку в карман и вытащил тонкий, отпечатанный на пишущей машинке листок.
– Это что? – спросил Марат, пытаясь разглядеть в лесном сумраке нечеткие слепые буквы. Бумага в Лехиной руке прыгала.
– Че-че? Повестка! Из военкомата! – заорал Леха. – Когда только успели? Оперативно работают, ублюдки! План там у них по призывникам, наверно, горит. Конечно, кому охота служить, когда война идет? Все бегают, прячутся, а я, как дебил, главное, сам дверь открыл. Нет бы в сортире спрятаться, может, мамка бы им наплела чего, типа, что я дома не живу. Хрена лысого! Сам вышел, прям в трусах, а они мне сразу – получите, распишитесь.
– И че теперь делать будешь? – спросил Марат.
– А че делать? Теперь все, считай, забрили. Видишь? «Явиться третьего сентября». Последние недели гуляю. – Леха с силой врезал кулаком по стволу березы. – Мать плачет, Катька плачет. Я тут, блин, еще со Светкой замутил, ну, с продавщицей из стекляшки. Ну, так она теперь тоже ревет.
Марат слушал его молча. В голове как будто бы что-то выстраивалось. Вдруг показалось – он нашел выход, простой и понятный. И все сразу встало на свои места.
Под ногами вдруг что-то пискнуло.
– Погоди! – остановил он Леху. – Помолчи секунду.
– А че такое? – захлопал глазами Леха.
Марат наклонился ниже, вглядываясь в примятую траву. Писк повторился. Кажется, вон там, за кустами. Осторожно ступая, он двинулся туда, присел на корточки. Ну, так и есть. Птенец. Мелкий еще, клюв только темнеть начал. Глаза круглые, одуревшие от страха, перья встрепанные.
– Ты чего там нашел, а? Клад, что ли? – невесело пошутил Леха.
Марат осторожно взял птенца в ладони. Тот запищал истошно, затрепыхался, пытаясь испуганно клюнуть его в палец.