Пожалуйста, только живи!
Шрифт:
– Ну! – кивнула Наташа. – Я уже два года пашу на него как лошадь. И все еще должна, понимаешь? Подружке моей повезло, она Семке Калининскому приглянулась – ну слыхала, авторитет такой на Москве? Он ее и выкупил. А я… Так, пока не сдохну, и буду на этого недоноска работать. А у меня, между прочим, дочка там, дома, в селе. В первый класс уже пошла.
Наташа сплюнула под ноги, запустила бычком в облезлый куст и, доверительно наклонившись к Рите, прошептала:
– Иногда думаю, может, отравить его, суку?
Рита покачала головой:
– Не, Наташ, травить не надо, попадешься. Но кое-что сделать можно.
– А что? Что? – оживилась Наташка.
– Погоди.
И Наталья, недоверчиво покосившись на нее, похромала как усталая лошадь, понурив голову, обратно на съемочную площадку. Рита же, прикурив еще одну сигарету от дотлевшей первой, сморщила лоб и прикусила костяшки пальцев.
Наташкина история отчего-то вызвала у нее сочувствие. Не то чтобы она вдруг возомнила себя Робин Гудом. Но помочь этой провинциальной наивной девчонке, так по-дурацки вляпавшейся в историю, хотелось. К тому же уж слишком мерзким был Гнус. А Рита в своих поступках всю жизнь предпочитала руководствоваться не общими соображениями морали, а личными симпатиями. Наташка нравилась ей, а Гнус – нет. Значит, Наташке она поможет, а Гнуса выставит идиотом. К тому же решить эту непростую задачку будет ой как интересно. И Рита погрузилась в размышления, чувствуя, как приятно бегут вдоль позвоночника мурашки в предвкушении опасного приключения.
4
Марат не слышал в общем радостном оре своего голоса и оттого не понимал, орет ли он сам или просто стоит, разинув рот. Минуту назад в помещение вбежал Гас, вращая шалыми от счастья глазами, и крикнул:
– Дембель, мужики! Дембель!
И все парни их призыва повскакали со своих мест и хором дружно заорали – кто яростно матерился, кто просто надсадно заходился на одной ноте. И Марат вскочил вместе со всеми, только вот не мог понять – кричит он тоже или нет? Или просто так саднят растянутые губы, и язык онемел от напряжения.
Дембель!
Домой…
За окном поезда тянулись, то провисая, то вздымаясь вверх, тяжелые провода линии электропередачи. Мелькали деревянные столбы с фаянсовыми колпачками предохранителей. Выгоревшая за лето, пожелтевшая трава, кутающиеся в оранжевые лохмотья деревья, города, поселки, деревни. Громыхающие железнодорожные мосты, подернутые зябкой рябью полотнища рек.
Марат стоял в тамбуре и курил. Было странно. Вот, казалось, два года так ждал этого момента – когда вновь станет свободным, никому не подвластным. Казалось, столько всего сразу можно будет сделать. А теперь ему ничего не хотелось. Он даже не знал, куда себя приткнуть, что сделать со ставшим вдруг бесполезным, никому не нужным телом.
Ведь там все еще шла война. Они не победили и не проиграли. Они просто окончили свою службу и уехали. Значит, и никакого смысла в их действиях не было? Просто работа, на которую их временно направили. Просто работа. Теперь она закончилась.
Он ткнул бычок в пепельницу, на мгновение задержавшись взглядом на следах ожогов на руках, а потом вернулся в вагон, растянулся на верхней боковой полке и заснул без сновидений.
На нужную ему станцию поезд прибыл утром. Марат вскинул на плечо рюкзак, ступил на перрон. Втянул носом воздух родного города. Коротко отметил про себя – вон того магазина не было, а там дерево росло, срубили, наверное.
Он по-прежнему ничего не чувствовал. Ожидал, что обрадуется до сумасшествия, увидев знакомые улицы, что, может, ему станет тяжело, защемит в груди. А оказалось, просто ступал тяжелыми берцами по асфальту – и ничего не ощущал.
В армии он потратил немало времени на то, чтобы научиться отключать эмоции. Чтобы не сойти с ума, выжить, выстоять. В конце концов, отработал этот навык до автоматизма – прикусить подушечку пальца, зажмурить глаза, глубоко вдохнуть – и все чувства отступали. Боль, тоска, сострадание, ужас – ничего больше не было внутри, он становился просто телом, хорошо отлаженным механизмом. Но потом эмоции всегда возвращались. А теперь… Марат испугался бы, если бы мог – страх тоже отключился вместе со всеми остальными чувствами.
«Вон там, за углом, Лехин дом, – думал он, шагая по улице. – Только Лехи там больше нет. Леха погиб. А перед этим у него сгорела вся кожа. Потом я выстрелил ему в висок. Его хоронили в закрытом гробу. А я обещал его матери, что присмотрю за ним, что все будет хорошо. Обещал».
«Вот здесь, на школьной спортивной площадке, Рус учил меня подтягиваться. Мне было семь, я был тощий, как гвоздь, и с меня съезжали штаны – баба Дина купила «на вырост». Рус смеялся и говорил, что зацепит подтяжки мне за уши. Рус тоже погиб. Уже почти три года. Земля на могиле, наверное, просела и поросла травой».
За спиной, на оставленной им станции, истошно взревел гудок поезда, и Марат вздрогнул. Его словно кольнуло что-то. Как будто этот резкий тревожный звук пробил первую брешь в сковывавшей его душу ледяной корке. И теперь по ней медленно, неохотно расползалась паутина трещин. Марат еще не мог разобрать, что именно почувствовал – радость, боль, волнение, ожидание. Только понимал, что звенящая ледяная пустота внутри начала понемногу оттаивать, оставляя после себя саднящее, бьющее по нервам острое ощущение жизни.
«Рита… – подумал он. – Маруся моя! Я скоро тебя увижу».
На родной улице ничего не изменилось. Может, лишь какие-то старые домики еще больше развалились, ушли в землю. Вот соседи, кажется, подновили забор. А во дворе у Кругловых сияла хромированным боком новая иномарка. И пацаны, гонявшие мяч на пустыре, были незнакомыми – подросла новая смена.
Почти у самого дома Марата окликнул сзади резкий каркающий голос:
– Ты куда это собрался, боец?
Он обернулся и увидел следовавшую за ним носатую старуху в неуклюжем, колом топорщившемся пальто и мальчиковых ботинках. Старуха опустила на землю потрепанный черный саквояж, сунула в рот папиросину и принялась чиркать спичкой, продолжая с веселым интересом поглядывать на Марата. Огонек то и дело гас на ветру, и старая карга, матерясь шепотом, выбрасывала бесполезную спичку и пыталась зажечь новую. Марат подошел к ней, щелкнул зажигалкой, давая прикурить, и только тут узнал ее. Ну конечно, это была соседка Риты, старая бабка-психиатр, Розен-что-то-там. Батон еще предложил ее обворовать, а Рита не позволила.
– Так куда это ты собрался, служивый? – снова спросила старуха, буравя его пристальными черными глазами.
– Домой, – пожал плечами Марат.
– А Динару Юсуповну ты предупредил, что возвращаешься? – вскинула седую редкую бровь психиатриня. – Позвонил или, может, телеграмму прислал?
– Да зачем? – удивился Марат. – Она же рада будет меня увидеть.
– Марат, иди в жопу! – обругала его старуха. – Ты помнишь, сколько лет твоей бабуле? Что она первого внука уже похоронила? Не говоря уж про братьев, про сына-уголовника, не дай бог никому такого? Ты подумал, что с ней будет, если ты заявишься вот так, без предупреждения? А если ее удар хватит на радостях и придется не встречу героя устраивать, а поминки?