Пожар Латинского проспекта. Часть 1

Жеребнёв Андрей

Диковинное ча-ча-ча всё бурлило во мне, да и в Любе, видимо, тоже. Сегодня путь наш был длиннее – моей партнёрше нужна была «Бомба», центр торговый. И за время пути я, к вящему моей спутницы интересу, успел поведать Любови – красочно и почти правдиво – про ту давнюю и дивную – кубинскую! – ночь в Лас-Пальмасе. Водку только в коктейле и замолчал – больная ведь, тоже, для Любаши тема.

На прощанье был дружеский поцелуй в щёку – как на Канарах принято.

Я шёл домой, легко разверзая воздух городских улиц, да и сам этот город, и весь этот мир – теперь всё по плечу!.. «Шоссе» бы вот только научиться проходить. Но это, пред Ушакова,

просто семечки!..

– От Нахимовой привет. До остановки её проводил, на автобус посадил, вот.

– Слушай, ты такой молодец! – искренне радовалась Татьяна.

* * *

Кстати, о колхозных танцах: вот откуда скованность движений и идёт! В славные-то те времена поры моей школьной, если вздумал ты поражать местных раскрасавиц пластикой эксцентричных своих телодвижений, то у местных кавалеров сразу становился претендентом на мордобой № 1: «Вот этого, рыжего – обязательно!..».

Механизаторы только механическое дрыганье и признавали, да и то – с умеренной амплитудой и на низких скоростях.

В субботу был день учителя. Памятный мне праздник – с Татьяной нас познакомили в самый его канун. И в давнюю, такую же дождливую субботу, сидел я на уложенных уже сумках в съёмной своей квартире, грустил, очки чёрные теребя. Никак без них, солнцезащитных, нельзя мне было на пасмурной улице появиться. Горевал я и о том, что нельзя полностью, с головой своей бестолковой, в один из дорожных моих баулов залезть, да там и проделать весь, в сутки длиной, путь: автобусом до Варшавы, самолётом до Мадрида, и авиалайнером же до Лас-Пальмаса. Фирмачи, в рейс нас таким сложным маршрутом отправляя, словно следы путали.

Время такое было!..

Причина моей печали синела на левой скуле – полученный в бесславной и бессмысленной битве накануне бланш. И как же была глупа и бестолкова моя оказия пред тем чистым и светлым праздником, о котором не давал забыть радиоприёмник:

«Вы не глядите, Таня,Что я учусь в десятом,И что ещё гоняюПо крышам голубей.Вы извините, Таня,Что вам грубил когда-то.А вот теперь люблю вас, Таня!Люблю вас всё сильней».

Таня…

Она пришла проводить меня к автобусу, принесла в дорогу мягкую игрушку – пса Плуто, показала, мельком обозрев хмельных моих товарищей, кулак: «Во! Чтобы ни-ни!» Примерила, конечно, очки. И вполне ощутимым теплом и простотой – которая без воровства! – веяло от неё. Мне так вдруг стала нужна в путь её поддержка!..

– Очки снимите! – на линии уже контроля велела мне симпатичная пограничница.

Я повиновался.

– А, ну ничего – можете надевать!

В аэропорту Варшавы, в момент прохождения проверки металлоискателем, что-то упорно звенело в кармане стильного моего пиджака. Рослый полицейский, с оглядкой на мой фингал, наконец, решил обыскать меня под благоговейные взоры змеёй вьющейся очереди, одобрительно крякнув по завершении: «Добже!»

– Ну, тебя прямо как гангстера шмонали! – остались в полном восхищении мои товарищи: бандитский культ в новой России восходил в самый зенит.

И уж в Мадриде, добравшись в самолёте внутренних авиалиний до своего места, я приветствовал своего дородного соседа по креслу:

– Буэносдиас!

Добропорядочный сеньор, оторвавшись от газеты, вмиг оценил мою деформированную, за тёмными ещё и очками, внешность, и весело откликнулся:

– Привье-ет!

Уж тут-то нас, русских моряков, знают! Уж здесь-то – родная сторона!

Как родного, без никчёмных вопросов, встретили меня и на судне: «Сразу видно – наш человек!» И вечером этого дня, утром которого моряки ещё и не ведали о моём существовании на свете белом, механик, плеснув в себя очередную порцию спирта, что «на толпу выкатил» я, со слезою умиления в голосе обнимал меня за плечи:

– Лёха! Как же я рад, что ты прилетел!

…На перелётах же, когда за иллюминатором кустились серебряные облака, а потом показались внизу черепичные крыши предместий испанской столицы и красная земля апельсиновых полей, я, тетешкая Плуто, вновь и вновь чувствовал приливы тепла и нежности – любви?

Таня…

Она слала мне радиограммы – всё такие же тёплые и душевные, ложащиеся, за перипетиями нелёгкого, почти годовалого рейса, целительным бальзамом на душу. И я поверил: я – не один, я – нужен, меня ждут!

Таня…

То было золото, сколько бы непутёвая моя судьба ни пробовала его на зуб. Поэтому, не жалея сил, надо было беречь его, не давая тускнеть и меркнуть.

А потому, чтоб сегодня в грязь лицом не ударить, нужно было не забыть поздравить Любу. «Эсэмэской». Звонить – вдруг по ходу урока ей помешаешь? Так что впопыхах, на бегу к автовокзалу, надо что-то сердцеприятное присочинить. Без высокопарной, только, фальши – простенько, но со вкусом.

На залепление халтуры отряжался, само собой, Гаврила:

Гаврила был не праздным мужем,Но труд святой он почитал,И с Днём Учителя партнёршуОт всей души он поздравлял!(И только счастия ГаврилаСамой Любови пожелал)

Первая строчка не рифмовалась с третьей – не фонтан, конечно, поэзии. Ладно – пойдёт! Дёшево и сердито.

…А Плуто я тогда привёз обратно. Не продал его негру в Дакаре, высмотревшему игрушку в иллюминатор и с ходу совавшему мне пять долларов – немалые, для бедолаги, деньги. За которые, верно, планировал он выручить все имеющиеся на борту балберы и половину невода – в придачу.

* * *

Суббота ещё только собирала свинцовую хмарь на небе, а я уже разложил свой инструмент, подсоединил к электричеству турбинку и станок и завёл ведро свежего раствора. И в тот самый момент, когда, воспрянув на работу духом и засучив рукава, готов я был начать труды великие, телефон на столе беседки, как младенец в кроватке, дал о себе знать призывным писком. Подхватив дитятю, я глазам не поверил: «Гриша! Да неужели!..»