Пожиратель женщин (Сборник)
Шрифт:
— Доктор Этеридж спускается вниз. Калли дежурит у двери, и я передала ему указание никого не выпускать. А ваш пациент, доктор Штайнер, неожиданно пришел в возбужденное состояние.
Может быть, мне лучше подняться к нему?
Повернувшись лицом к коллегам, доктор Штайнер вновь овладел собой. Он чувствовал, что важнее: было бы остаться вместе с другими здесь, в регистратуре, когда придет главный врач, — мудрая страховка, и тогда он был бы уверен, что ничего значительного не пропустит. С другой стороны, ему совсем не хотелось стоять рядом с безжизненным телом. Регистратура, ярко освещенная, как операционная для показательных операций, тесная и перегретая, делала все чувства похожими на чувства животного, попавшего в ловушку. Тяжелые, плотно заставленные папками полки, казалось, давили на него, заставляли глаза снова
— Я побуду с вами здесь, — наконец решил он. — Мистер Бэдж подождет.
Все сохраняли молчание. Доктор Штайнер видел, что старшая сестра Амброуз, сильно побледневшая, но в остальном сохранившая видимость спокойствия, неподвижно стояла, сцепив руки на переднике.
Так она держала себя, должно быть, бесчисленное количество раз за последние сорок лет своей работы медицинской сестрой, почтительно ожидая у постели больного распоряжений врача. Доктор Багли достал сигареты, несколько мгновений смотрел на пачку, будто удивляясь; тому, что обнаружил ее в своей руке, и положил обратно, в карман. Доктор Ингрем, казалось, кричала молча. Один раз доктор Штайнер подумал, что услышал ее причитание: «Бедняжка! Бедняжка!»
Вскоре они услышали шаги, и появился главврач в. сопровождении психолога- Фредерики Саксон. Доктор Этеридж опустился рядом с телом на колени. Он не прикасался к трупу, но приблизил лицо к лицу мисс Болам так, будто хотел поцеловать ее. Проницательные маленькие глазки доктора Штайнера не пропустили, как мисс Саксон и доктор Багли инстинктивно чуть не бросились друг к другу, но тут лее овладели собой;
— Что случилось? — прошептала мисс Саксон. — Она умерла?
— Да. По-видимому, убита.
Тон Багли был унылым. Мисс Саксон в ужасе всплеснула руками. В этот момент доктор Штайнер подумал, что она спустилась сюда наперекор себе.
— Кто это сделал? Не бедный ли старый Типпетт? Это, конечно, его статуэтка?
— Да, Но Типпетта здесь не было. Он лежит в больнице святого Луки с воспалением легких.
— О Боже мой! Тогда кто?
Она, не таясь, потянулась к доктору Багли, будто собираясь увести его в сторону. Доктор Этеридж поднялся.
— Вы правы, конечно. Она мертва. Сперва ее, по-видимому, оглушили, затем прокололи сердце. Я иду наверх звонить в полицию и оповестить остальных сотрудников. Нам лучше собрать людей вместе. Затем мы трое обыщем здание. Ничего, конечно, нельзя трогать.
Доктор Штайнер не решался встретиться взглядом с доктором Багли. Доктор Этеридж в роли спокойного, авторитетного администратора всегда казался ему несколько нелепым. Он подозревал, что Багли чувствует то же самое.
Неожиданно послышались шаги, и за рядами стеллажей появилась старший сотрудник социальной психиатрии мисс Рут Кеттл, близоруко всматриваясь в собравшихся.
— Ах, это вы, директор, — произнесла мисс Кеттл тихим, мелодичным голосом. («Одному Богу известно, — подумал Штайнер, — почему она, будучи членом коллектива, присвоила доктору Этериджу такой нелепый титул. Так наше учреждение становится похожим на обычную больницу».) — Калли сказал мне, что вы спустились сюда. Надеюсь, вы не заняты? У меня такое несчастье, не хочется лишний раз беспокоить, но это в самом деле совершенно невозможно! Мисс Болам назначила мне на прием нового пациента к десяти часам в понедельник. Я обнаружила запись в календаре. Назначила, не посоветовавшись со мной. А ведь она знает, что я всегда в это время осматриваю Уоррикера. Боюсь, сделано это нарочно. Вы знаете, директор, кто-то должен принять меры по отношению к мисс Бодам.
— Кто-то уже принял, — мрачно сказал доктор Багли; стоявший в стороне.
На другом конце квартала старший инспектор Адам Далглиш из отдела криминальных расследований присутствовал на традиционном осеннем приеме с шерри, устроенном его издателем, и совпавшим с выходом в свет его первой книги стихов. Он не преувеличивал свой талант или успех своей книги. Просто в поэмах, которые отразили его собственный раскованный, ироничный и неугомонный дух, удалось передать настроение общества, тонко и умело подмеченное. Хотя Далглиш не верил, что большая половина высказанного и волнующего читателей живет именно в его собственных чувствах, он между тем скоро оказался качающимся на волнах незнакомого моря, в просторы которого завлекали его посредники, авторские гонорары и рецензии. И вот теперь прием.
Были и менее приятные развлечения, чем краткое приветствие сэра Губерта. Несколько гостей знало, что Далглиш является детективом, но мало кто из них осмеливался поговорить с ним о работе. Неизбежно нашлись и такие, кто считал несовместимым охоту за убийцами с занятием поэзией и высказавшие это с различной степенью такта. По-видимому, они хотели, чтобы убийц как-то ловили, но вместе с тем спорили о том, как поступать с ними дальше, выставляя напоказ противоречивое отношение к тем, кто убийц ловил. Далглиш привык к такому отношению, находя его менее обидным распространенного мнения об особом романтическом ореоле бандитов. Но если в обществе литераторов имелась определенная доля скрытого любопытства и пустословия, то было и другое — приятные люди говорили приятные вещи. Ни один писатель, несмотря на очевидную индивидуальность своего таланта, не способен устоять против искусно высказанной бескорыстной похвалы, и Далглиш, подозревая, что из восхищенных его книгой немногие в самом деле читали ее и только единицы купили, тем не менее обнаружил, что получил громадное удовлетворение, и вполне искренне не мог понять почему.
Лихорадочным был только первый час, вскоре после семи часов он встал с бокалом в руке и оказался в одиночестве рядом с богато инкрустированной Джеймсом Виоттом каминной полкой. Далглиш прислонился затылком к камину, наслаждаясь мгновенным уединением и непревзойденной элегантностью пропорций комнаты. И неожиданно увидел Дебору Риско. Она вошла в комнату совершенно бесшумно. Хотел бы он знать, как долго она пробыла здесь. Рассеянные чувства умиротворения и счастья немедленно уступили место наслаждению такому же сильному и мучительному, как у мальчика, полюбившего впервые. Дебора с бокалом в руке направилась к нему.
Ее появление было совершенно неожиданным, и Далглиш не заблуждался на тот счет, что оно вызвано желанием встретиться с ним. После их последнего столкновения это едва ли было возможно.
— Очень рад видеть вас здесь, — сказал он.
— Я должна была прийти так или иначе, — ответила она. — Ведь я здесь работаю. После смерти мамы Феликс Ган предоставил мне место, и я вполне довольна. Я здесь мастер на все руки. В том числе стенографистка и машинистка. Уже вошла в курс.
Он улыбнулся:
— Вам нравится наводить порядок.
— Это было попутным делом.
Он не претендовал на то, чтобы понять ее. Оба молчали. Далглиш болезненно воспринимал любой намек на случай, происшедший около трех лет назад, случай, в связи с которым состоялась их первая встреча. Эта рана не могла вынести даже самого мягкого прикосновения. Сообщение в газете о смерти матери Деборы он прочитал шесть месяцев назад, но посчитал невозможным и неуместным послать письмо или сказать несколько обычных слов соболезнования. В конце концов, до некоторой степени именно он нес ответственность за ее смерть. Осознавать это и теперь не легче. Не касаясь щекотливой темы, они говорили о его стихах и ее работе. Свободно поддерживая непринужденную беседу. Далглиш думал о том, что Она ответит на приглашение пообедать вместе. Если она не откажет ему решительно — а так, вероятно, и будет, — сразу начнутся затруднения. Он не обманывался в том, что хочет только приятно пообедать с женщиной, с женщиной, как он считал, красивой. Неизвестно, что она думает о нем, но с момента их последней встречи он чувствовал себя стоящим на крутом берегу любви. Если она примет приглашение на этот вечер или на любой другой, над его холостяцкой жизнью нависнет несомненная опасность, и это пугало его.