Пожиратели мертвых (13-й воин)
Шрифт:
Рассказывая о совокуплении, норманны часто пользуются выражением, которое можно перевести следующим образом: «Я поборолся с такой-то женщиной»; при этом принято с гордостью показывать товарищам синяки и царапины, как демонстрируют собратьям по оружию полученные в бою раны. Однако мужчины, насколько мне известно, никогда не причиняют женщинам никакого вреда, не бьют и не истязают их.
В тот вечер, когда все воины Беовульфа крепко уснули, мне еще долго было как не до сна, так и не до смеха; меня обуял страх перед возвращением вендолов. Однако они не вернулись, и в конце концов я тоже уснул, хотя сон мой не был глубок и спокоен.
На следующий день ветер стих, и все жители королевства Ротгара, подгоняемые страхом, с удвоенными силами взялись за работу; все только и говорили о Коргоне и о том, что он наверняка нападет на нас ближайшей ночью. Отметины от когтей лохматой твари у меня на лице стали заживать, но болели еще сильнее, чем в первый день. Стоило мне раскрыть рот, чтобы поесть или что-то сказать, как края начинающих затягиваться ран снова расходились, и я испытывал довольно сильную боль. Кроме того, боевой дух к тому времени
Ближе к середине дня ко мне подошел тот самый беззубый старец, с которым я беседовал во время пиршества, устроенного в нашу честь. Разыскав меня, старик обратился ко мне на не совсем правильной латыни: «Я хочу иметь слова с тобой». Сказав это, он отвел меня на несколько шагов от того места, где я работал вместе с его соплеменниками.
Маскируя истинную причину своего обращения ко мне, старик устроил настоящий осмотр моих ран, которые никак нельзя было назвать серьезными даже по моим меркам. Вот что он мне сказал:
– У меня есть предупреждение для твоего отряда. Сердце Ротгара не спокойно. – Произнес он все это на латыни.
– В чем же причина? – спросил я его.
– Это герольд, а также сын Виглиф, который стоит возле уха короля, – сказал знатный старец. – И еще друг Виглифа. Виглиф говорит Ротгару, что Беовульф и его отряд планируют убить короля и править королевством.
– Но это же неправда, – возразил я, хотя на самом деле я этого не знал. По правде говоря, такая мысль время от времени приходила мне в голову; Беовульф был молод и силен, а Ротгар стар и слаб, и, судя по тому, какие своеобразные нравы царят в норманнском обществе, меня нисколько бы не удивило, если бы наш командир поступил не самым лучшим, с точки зрения цивилизованного человека, образом. Ведь в конце концов все люди одинаковы.
– Герольд и Виглиф завидуют Беовульфу, – предупредил старик. – Они отравляют воздух возле ушей короля. Я говорю тебе это, чтобы ты передал другим, что нужно быть начеку и действовать, как в бою с василиском.
Потом он громко произнес несколько слов на норманнском языке – по-видимому о том, что раны у меня не серьезные. Затем отвернулся и пошел было прочь, но вдруг снова повернулся ко мне и сказал:
– Друг Виглифа – Рагнар.
Потом он ушел и больше не смотрел в мою сторону.
Пребывая в глубоком замешательстве, я продолжал работать на строительстве защитных сооружений и словно невзначай перебрался туда, где находился Хергер. Судя по выражению лица, настроение у него со вчерашнего дня не улучшилось. Приветствовал он меня такими словами:
– Только не вздумай опять задавать свои дурацкие вопросы.
Я ответил, что вопросов у меня нет, и передал то, что сообщил мне старик, пересказав все подробно слово в слово; не забыл я упомянуть и о бое с василиском
[26] . Внимательно выслушав меня, Хергер нахмурился, затем выругался и, топнув ногой, потребовал, чтобы я пошел вместе с ним к Беовульфу.
Беовульф руководил земляными работами на другой стороне поселения; Хергер отвел его в сторону и стал о чем-то говорить на норманнском языке, то и дело показывая рукой в мою сторону. Беовульф нахмурился, выругался и топнул ногой гораздо сильнее, чем Хергер, а потом задал тому какой-то вопрос. Хергер перевел мне:
26
Ибн Фадлан не дает в своем повествовании описания василиска, судя по всему, рассчитывая, что читателю это мифологическое существо хорошо знакомо. Это создание присутствует в ранних верованиях и религиях практически всех западных культур. Традиционно василиск представляется в виде петуха со змеиным хвостом и восемью ногами; иногда встречаются его изображения с чешуей вместо перьев. При всех различиях в описаниях василиска у разных народов, его крайняя опасность никогда не ставится под сомнение. Смертельным считается как его взгляд (наподобие взгляда Медузы Горгоны), так и яд, пропитывающий все тело. Согласно некоторым верованиям, человек, пронзивший василиска мечом, сразу же почувствует, как яд проникает через меч в руку. Тогда ради спасения своей жизни воину не остается ничего иного, как отрубить себе руку.
По всей видимости, в этом тексте василиск упоминается именно в связи с коварной способностью отравить своего убийцу даже после смерти. Старый викинг предупреждает Ибн Фадлана, а через него и его товарищей о том, что прямое столкновение с заговорщиками не решит проблему. Интересно в связи с этим вспомнить и о том, что, согласно традиционным верованиям, расправиться с василиском можно было с помощью зеркала; чудовище должно было погибнуть от собственного смертоносного взгляда.
– Беовульф спрашивает, кто этот друг Виглифа? Старик сказал тебе, как зовут друга Виглифа?
Я ответил, что имя этого друга – Рагнар. Выслушав меня, Хергер и Беовульф заговорили между собой на своем языке, явно обсуждая какой-то план действий. После этого Беовульф развернулся и ушел, оставив меня с Хергером. Тот сказал:
– Все решено.
– Что решено? – поинтересовался я.
– А тебе лучше держать язык за зубами, – заявил Хергер; как я понял, в норманнском языке это означало пожелание молчать и не говорить посторонним то, что знаешь.
Мне оставалось только вернуться к моей работе. Даже пообщавшись с Беовульфом, я узнал о заговоре не больше, чем знал до этого. В очередной раз мне пришла в голову мысль, что эти норманны – все-таки самые странные и противоречивые люди на свете. Ни в одном случае они не поступают так, как мог бы ожидать любой здравомыслящий человек. Убедившись в правоте своего суждения, я тем не менее продолжил помогать в строительстве их жалкого заборчика и столь же бесполезной, на мой взгляд, канавы. Понимая, что вмешаться в ход событий мне не удастся, я просто смотрел и ждал.
Примерно в час послеобеденной молитвы я заметил, что Хергер как бы невзначай переместился во время работы к высоченному и очень крепко сложенному молодому парню. Некоторое время Хергер усердно рыл землю рядом с этим пышущим силой и молодостью красавцем, и вдруг мне показалось, что мой переводчик приложил некоторые усилия, чтобы слетевшая с его лопаты грязь полетела прямо в лицо парню, который, по правде говоря, был на голову выше Хергера и к тому же моложе его.
Молодой человек возмутился, а Хергер поспешил принести ему свои извинения; но вскоре грязь опять полетела в лицо его соседу. Хергер снова извинился, но видно было, что на этот раз молодой человек рассердился не на шутку. У него от гнева даже покраснело лицо. Не прошло и нескольких минут, как Хергер, изловчившись, снова направил в его сторону порцию грязи. Тот выругался, сплюнул и, судя по выражению его лица, готов был немедленно любым способом объяснить Хергеру, как нужно правильно копать землю, чтобы не мешать другим. Он заорал на Хергера, который впоследствии пересказал мне содержание их, если можно так выразиться, беседы. Впрочем, основной смысл был мне понятен сразу, даже без перевода. Парень сказал:
– Ты копаешь, как собака. Хергер в ответ спросил:
– Ты что, назвал меня собакой? На это молодой человек возразил:
– Нет, я сказал, что ты копаешь, как собака, бросаешь
[27] землю куда попало, как делают животные.
Хергер сказал:
– Значит, ты назвал меня животным?
Юноша ответил:
– Ты неправильно понял мои слова.
На это Хергер заявил:
– Еще бы, ведь твои слова вьются как змеи и дрожат, как руки старухи.
– Сейчас эта старуха заставит тебя почувствовать вкус смерти, – воскликнул молодой человек, выхватывая меч. Хергер, в свою очередь, тоже взялся за меч, потому что, как выяснилось, этот молодой человек и был тот самый Рагнар, друг Виглифа, вместе с которым они плели заговор против Беовульфа. Судя по всему, такое развитие событий было запланировано Беовульфом во время разговора с Хергером.
27
И в арабском, и в латинском тексте использованы слова, означающие не «швырнуть», «кинуть» или «бросить», как обычно это переводилось в данном фрагменте, а скорее «полоснуть», «хлестнуть». Считается, что использование Ибн Фадланом более жесткого и эмоционально заряженного слова, сходного по значению с глаголом «пороть», связано с его желанием подчеркнуть серьезность нанесенного оскорбления. Таким образом он сознательно или бессознательно передает нам отличное от арабского отношение скандинавов к оскорблениям и разного рода наказаниям.
Другой арабский наблюдатель, аль-Тартуши, посетил город Хедебю в 950 году нашей эры и написал о скандинавах следующее: «Преступников и провинившихся они наказывают странным и непривычным для нас образом. Всего у них существует три вида наказаний. Первое, которого виновные боятся больше всего, заключается в изгнании из племени. Второе – это продажа преступника в рабство, а третье – смертная казнь. Провинившихся женщин обычно продают в рабство. Мужчины же всегда сами выбирают смерть. Порка и вообще телесные наказания норманнам неизвестны».
Эту точку зрения разделяет, хотя и не в полной мере, Адам Бременский, германский историк и богослов, написавший в 1075 году: «Если норманны узнают, что чья-либо жена неверна своему мужу, ее тотчас же продают в рабство. Если же в предательстве или другом преступлении уличен мужчина, то он скорее предпочтет, чтобы ему отрубили голову, чем согласится на наказание плетью. У этого народа не практикуется другого способа наказания, кроме отрубания головы и продажи в рабство».
Историк Шёгрен придает большое значение утверждению Адама Бременского о том, что мужчины предпочитали быть обезглавленными, лишь бы не подвергаться порке. С его точки зрения, отсюда следует вывод о том, что наказание плетьми все же было известно среди норманнов; он выдвигает предположение, что такое наказание в основном применялось в отношении рабов. «Рабы являются собственностью, и экономически невыгодно убивать их за незначительные проступки; скорее всего, порка была общепринятой формой наказания для рабов. Вот почему свободные воины и расценивали такое наказание как позорное, уравнивавшее их с рабами». Шёгрен также заявляет: «Все, что нам известно о викингах, дает нам картину общества, имеющего в качестве негативного поведенческого полюса не понятие вины, а понятие стыда. Викинги никогда не чувствовали себя виновными в чем-либо, зато свою честь и достоинство они готовы были защищать любой ценой, чтобы избежать позора. Покорно подставить себя под плеть было для них решением запредельно постыдным и куда худшим, чем даже сама смерть».
Эти рассуждения возвращают нас обратно к рукописи Ибн Фадлана и его выбору глагола «хлестать» в словосочетании «хлестать грязью». Использование арабом столь тонкой метафоры, несущей в себе оттенок презрения и брезгливости, наводит на мысль о том, что таким образом в его тексте отражается исламское отношение к этой проблеме. В связи с этим нам не следует забывать, что хотя в мировоззрении Ибн Фадлана все вещи, явления и поступки подразделяются на чистые и нечистые, сама по себе земля вовсе не относится к категории грязных веществ. Для этого достаточно привести всего один пример: tayammum – омовение песком или пылью – предписывается заповедями в том случае, если омовение водой не представляется возможным. Таким образом, Ибн Фадлан вряд ли воспринимал осыпание чьего-либо лица землей как смертельное оскорбление; скорее всего, он куда более оскорбился бы, если бы кто-нибудь предложил ему выпить из золотого кубка, что было строжайше запрещено религиозными нормами.