Позорный вонючий след
Шрифт:
– - Вот посмотри: видишь дым?
– - Ну вижу.
– - Как ты думаешь, дым - это след?
– - Это как посмотреть, -- ответил я.
– По отношению к тебе дым это след, потому что ты его выпустил. А по отношению к самому себе - он никакой не след, а просто дым.
– - Правильно, Ромыч! Вот и ты, и я - тоже никакие не следы, а сами по себе. А с другой стороны, и мы с тобой тоже чьи-то следы. А чьи, как ты думаешь?
– - Ну чьи-чьи! Мамки с папкой, чьи же еще!
– - Нет. У мамки с папкой мы не следы, а наследники, потому что мы ступаем на их следы, которые они нам оставили. А следы не могут наступать на другие следы. На следы могут наступать только наследники. Так что мы с тобой следы кого-то другого. Вот, Портвейныч, ты пока шел ко мне, наследил чьим-то говном. Правильно?
– - Ну и что?
– - А то, что этот "кто-то другой"
Голос Гнидыча начал звучать как бы из иного измерения, тело потеряло вес, и я поплыл вместе со своим креслом по реке, которая плавно журчала медленными ласковыми струями. Я зачерпнул прохладной чистой воды и омыл лицо. Гнидыч со своим креслом плыл рядом со мной.
– - Греби сюда!
– закричал я, и Гнидыч послушно подплыл ближе, загребая руками. Река становилась все шире, ее подернутые дымкой берега отодвигались все дальше, и через какое-то время потерялись совсем. Теперь мы плыли на своих креслах в безбрежном океане.
– - Смотри, косяк в воду не урони!
– предупредил Гнидыч.
– Дай-ка потянуть!
Я протянул Гнидычу косяк, осторожно балансируя на воде, он принял его и сделал очередную тяжку. А мне пришли в голову неожиданные мысли.
– - А почему не посчитать, что Он не вступил куда ты сказал, а просто его стало ломать, захотелось какого-нибудь оттяга, и он сделал себе косячок вот как мы сейчас. Потом он курнул, и кайфует себе, а мы - это его дым. Ведь дым - это тоже след. Значит, Гнид, он от нас кайфует! Ты понимаешь, Господь от нас тащится! Ты же видишь, как население растет. Значит, если мы - Его дым, то дым плотнее становится. Значит, Он хочет побольше кумару себе напустить, понял? Чем нас больше, тем больше у Него кумару, и тем сильнее Он от нас тащится!
И тут Гнидыча понесло.
– - Тащится, говоришь? Ну если так, тогда он от всего тащится. Потому что у него следов гораздо больше чем ты думаешь, и вовсе не обязательно, чтобы он тащился именно от нас. Ты думаешь, что существуют только те следы, которые мы видим? Да как бы не так! Мы и своих-то следов всех не знаем. Вот смотри: люди по улице ходят, а ты можешь из окна увидеть их всех как на рентгене? Нет, не можешь. А Он их именно так и видит. Всех насквозь. И душа - тоже насквозь. И еще по-всякому видит, как мы не знаем, потому что мы знаем только рентген, а Он знает все. Вот ты идешь, например, по улице и дышишь. Может, иногда бзднешь. Но ты ведь все то, что ты надышал и набздел собой не считаешь. Ты же даже не видишь воздуха, который ты выдыхаешь. А Он видит этот воздух и продолжает считать его частью тебя. И все остальное тоже. Вот например, ты хочешь телку трахнуть, и она тоже хочет с тобой трахнуться. И у вас у обоих в воздух начинают выделяться феромоны. Они смешиваются, и Он знает о том, что вы трахнетесь, гораздо раньше, чем ты со своей телкой об этом узнаешь. А потом, когда вы трахнулись, у вас столько всего смешалось между собой, что это только ты можешь считать, что вы разбежались и стали опять сами по себе. А для Него вы уже связаны на веки вечные, вы уже не отдельные следы, а общие, перепутанные между собой следы, и распутать их никак нельзя. Ты понял? У Него совсем не такая карта следов как у тебя, а совсем-совсем другая. У Него карта следов в вечности, и на нее наносится все. Понимаешь - все! А на твою карту, Ромыч, наносится только позорный вонючий след, как мы с тобой его видим. Вот это я и имел в виду, это и есть то, о чем я тебе говорил! Все следы на самом деле взаимосвязаны между собой, и поэтому их все можно считать за один большой абстрактный след. Но мы не можем воспринимать этот след как один след и воспринимаем его, разрезая его на части своими органами чувств и своим умом, а потом считаем эти части одного общего следа за отдельные следы. А они на самом деле все друг с другом повязаны в один узел, а еще точнее, они - просто один общий след, который вечность оставляет сама в себе.
Я отшвырнул ненужное кресло и лег на воду, распластавшись по ее поверхности и раскинув руки. Надо мной раскинулось синевато-белесое, блеклое небо.
– - А про какие другие следы ты мне хотел рассказать? Про эти-то я вроде про все знаю. Я просто о них не подумал, а так, в общем же, все понятно.
– - Ну хорошо. Вот представь, что мы слушаем с тобой, ну допустим, сонатное аллегро. Ну вот, скажем, в левой руке идут альбертиевы басы, а в правой проходит тема. Вот как мы с тобой слышим эту тему, объясни ты мне, Ромыч!
– - Ну не знаю, Гнид! Слышим, и ладно. Я просто никогда про это не думал.
– - А я вот, представь себе, думал. И получается, что без внутреннего следа ничего услышать нельзя. Потому что настоящее - это миг, в который не умещается даже одна нота. Значит продолжение звука каждый раз наслаивается на свой собственный след. И ты этот след слышишь, ощущаешь. И на стыке следа старого и того, что приходит вновь, возникает звук, нота, тембр. Это одна серия следов. А из нот создаются музыкальные фразы, мотивы, мелодии, а из них уже произведение. Это совсем другая серия следов, с другим временным диапазоном. Они как орбиты в атоме. Есть подстилающий слой - звуки, тембры, а есть верхний слой - музыкальные идеи, фразы, мелодии, ритмы. И все это, Ромыч, - следы. Следы в нашей с тобой памяти. Но ведь это не просто следы, а звучащие следы из прошлого. Звук в реале уже прошел, а внутри себя ты все еще слышишь его как след, и на этот след накладывается новый звук, и этот след изменяется, а на него опять накладывается новый звук. Только поэтому, Ромыч, мы и слышим музыку. Наше внутреннее ощущение гармонии, ритма - это самоизменяющийся, самомодифицирующийся след. Музыка, Рома, - это не последовательность звуков, сменяющих друг друга, а последовательность звуков, накладывающихся на звучащий след других звуков, которые в реале уже отзвучали.
– - Ну и что в этом необыкновенного?
– спросил я.
– - Как что?
– возмутился Гнидыч.
– То что звука в реале уже нет, а в твоей памяти его тоже нет как звука звучащего, он уже отзвучал. Но он есть в твоей памяти как след, как переживание, как настрой, как ритм, как предвосхищение новых звуков. Его нет, но при этом он есть в снятом состоянии!
– - В каком состоянии?
– - Ну не важно. Так Гегель выражался. Но самое интересное - не в этом. Вот ты все до сих пор считаешь, что ты - это ты. То есть, что есть отдельно ты, а есть отдельно твой след - ну всякий, и который на твоей ментовской карте, и про который я тебе говорил, правильно?
– - Ну да! И что?
– - А то, что тебя нет! И меня нет! Есть только следы, и больше ничего. Ты про Ахиллеса и черепаху помнишь прикол?
– - Ну помню.
– - А ты понял теперь, до чего этот Зенон не допер? Вот смотри. Когда мы с тобой говорим, ты видишь и слышишь меня. По крайней мере ты так думаешь. Но ведь пока до тебя дойдет звук и изображение, я уже успел измениться, ну хоть чуть-чуть. Значит ты видишь и слышишь вовсе не меня, а мой след. И когда ты вслушиваешься в свои мысли, когда слушаешь музыку, когда ощущаешь самого себя - ты ведь не себя ощущаешь, а свой собственный след. А самого себя ты никак не можешь догнать, как Ахиллес черепаху. А сейчас я тебе скажу самое главное: тот самый ты, которого ты не догоняешь и никогда не сможешь догнать - это и есть наш Господь, который не познаваем. И только когда мы напрягаемся изо всех сил, чтобы понять внутренние Его следы в душе нашей, когда начинаем разбираться в них - только тогда мы понимаем по ничтожным крупицам Его настоящих следов, как прекрасна и безупречна та часть нас с тобой, которую мы не в силах уловить, и которая составляет Его божественную суть. А когда мы не можем или просто не хотим Его понять, от нас остается всего лишь позорный и вонючий след.
Гнидыч сложил руки лодочкой, выставил на мгновение спину и с шумом нырнул в холодный океан, оставив на воде лишь легкую волну.
Когда я пришел в себя, я все еще сидел в кресле. У меня дико болела голова и мутилось в глазах. Хотелось блевать. Еще более неприятно было то, что у меня оказались мокрыми штаны, и на кожаном кресле подо мной тоже была порядочная лужа, в которой валялся подмокший, погасший косяк, точнее, его недокуренная часть. Так вот где я плавал! На соседнем кресле стонал и раскачивался Гнидыч. Ему было не лучше чем мне. Кое-как я встал, прошел, держась за стенку, в ванную комнату, снял штаны и трусы, швырнул их в ванну, наполнил водой пластмассовое ведро, кинул в него тряпку и на подгибающихся ногах пошел назад к креслу замывать за собой позорный вонючий след.