Прах
Шрифт:
Мы виновны.
Ибо в каждом из нас шевелится вздох облегчения:
и на этот раз не за мной…
Никто никогда не коснется меня его рукой.
Отношения Манефы и Белзы складывались таким образом.
Сначала он причинил ей любовь.
Потом он причинил ей боль.
И она прокляла все, что связано было с воспоминанием о нем. Сестру, Вавилон, Джойса. Засела в мрачной своей, болотами и непроходимыми лесами покрытой Вологодской области. Несколько лет сидела, молчала, думала.
И
Выросла Манефа и стала прекрасной юной женщиной, ступающей как бы не по земле, но в нескольких миллиметрах над ее поверхностью.
Никогда не стала бы, если бы он не причинил ей сперва любви, потом боли.
Из одиночества, стыда, из страха и неверия, из униженности и с хрустом выпрямляемой спины прорезывалась, вылепливалась, прорывалась из сырой глины девичьей души нынешняя Манефа. Становилась.
И стала.
Бог-Творец в ее разумении имел облик наставника Белзы. Разве хотел он, чтобы она испытывала стыд, страх, страдала от одиночества и неверия? Он хотел одного: чтобы она его удивила.
Возвратившись в Вавилон, Манефа сперва ткнулась к сестре, но та почему-то не отворяла. Побродила по городу, утопая в его сказочной, за годы одинокого сидения позабытой красоте. Потом устала, проголодалась. Отправилась в гости к Актерке – пересидеть асенефину дурь.
Рыжая лисичка Актерка встретила гостью радушно, усадила ближе к буржуйке – в новых районах часто отключали нынешней зимой отопление – дала чаю, сухарей ванильных, после гитару сунула. Манефа к буржуйке приникла благодарно, чаю выпила с удовольствием, сухарей ванильных погрызла в охотку, потом за гитару взялась. Чистота и покой плескались вокруг того места, где Манефа сидела и тонким, легким голосом пела.
Актерка любила это пение. У них с Манефой странным образом совпадали тембры голоса. Как будто один человек поет из двух горл одновременно.
И если скучала Актерка по Манефе все эти годы, то на самом деле скучала она по голосу манефиному, с ее собственным голосом так схожим.
Сидели и пели вдвоем, в печку дрова подсовывали.
А потом Актерка сказала – нужно же было когда-то это сказать:
– Белза умер.
Какие уж после этого песни. Смолкло пение.
– Мне не нравится, ужасно не нравится, бабоньки, что он там у нее лежит. Время-то идет, тело разлагаться начнет…
– Кому уж понравится.
– В конце концов, он не только асенефин.
Под хихиканье остальных возразила разумная Марта:
– Хотя бы лишних глупостей не говорила сегодня, Мария.
Сидели на кухне тесной мартиной квартиры, старались говорить только о деле, но по женскому обыкновению нет-нет да переходили на болтовню. Что поделать. Как тело женское не обходится без жирка – даже у Актерки, на что скелет рыбий, и то найдется – так и разговор между бабами без пустой болтовни не клеится. И между болтовней, непостижимо как, решается главное.
А главным было отобрать у Асенефы прах Белзы и предать его погребению.
– Она не подходит теперь ни к телефону, ни к двери, – сказала Манефа. – Ее из дома-то не выманишь.
– А вы с сестрой так и не повидались?
Манефа покачала головой. Актерка, поджав губы, сделала вывод:
– Очень странно.
– Ничего странного. Аснейт всегда была с придурью, – тут же сказала Мария.
– Кто из нас без придури, великие боги! – вздохнула разумная Марта.
– Верно, и все же… Меня просто бесит, просто бесит… долго эта Изида будет сидеть над нашим Озирисом?
– Бабы, хватит мифологии.
– Чай? – предложила Марта, вспомнив некстати о том, что она хозяйка.
– Пошла ты со своим чаем, – добродушно отозвалась Мария. – Меня уже тошнит от твоего чая. Слишком крепко завариваешь.
Женщины переглянулись. Как крепко любили они сейчас друг друга.
– Девки, я, кстати, серьезно говорю. Пока не предадим прах погребению… – Это Актерка.
– А тут никто и не шутит, – огрызнулась Мария.
– Может, от горя померла Асенефа?
– Не дождетесь, – заявила Мария.
– Нужно взломать дверь, ничего другого не остается, – вздохнула Марта. – Асенефу вырубим табуреткой по голове, прах завернем в простыни… Главное – правильно распределить роли. Одна на улице ловит тачку, вторая бьет Аснейт, едва только доберется до нее (только не до смерти, не хватало еще со вторым трупом возиться), две берут прах и выносят из дома.
Все одобрили план. Мужская хватка у Марты, этого не отнимешь. За такой бабой как за каменной стеной. И что тебя замуж никто не берет, такую разумную?
– Только зачем дверь выламывать? – подала голос Манефа, во время жарких споров молчавшая тихонечко в углу. – У меня ключ есть.
Осторожно отворили дверь. Ступили в дом.
И тотчас из всех углов адски заскрипели рассохшиеся половицы.
Мария зашипела на Актерку – та вошла первой, но лисичка только плечами передернула: сама попробуй. Одна Манефа прошла бесшумно и то потому лишь, что вообще земли не касалась ногами.
У Актерки в руке тяжелая трость с набалдашником. Взята в ателье проката костылей, куда лисичка – на то она и Актерка, чтобы роли представлять! – прихромала вчера совершенно преображенная, в пальто, специально для этой цели из мусорного бака вытащенном. Воняла очистками, кошачьей мочей, подслеповато моргала на брезгливо кривящую губы приемщицу, совала мятые мокроватые деньги за прокат трости. И так вжилась Актерка в роль увечной, что еще и подаяние два раза получила, пока до дома дошла.
Актерке поручено одолеть египтянку. «Ты ее в лоб резиновой штукой!» – воинственно размахивала руками Мария. Актерка коротко сказала: «Сделаю». И стало ясно, что сделает.
Марта, с виду самая благонадежная, на улице – такси ловит.
Хорошо продуман план. Осуществить же его оказалось и того легче. Асенефа на кухне спала мертвым сном. Вся кухня, и столы, и пол, и раковина заставлены немытыми чашками из-под кофе.
Подобрали с пола исписанный листок бумаги, но прочесть ничего не сумели – сквозь плохую копирку писано канцелярскими каракулями.