Практичное изобретение
Шрифт:
Тут я даже немного всплакнул — от радости.
Ну, о патенте, конечно, больше и речи не было. И аппарат ребята сразу разобрали. Про это изобретение мы больше не говорим. Но когда выпадает много снега, ребята мне улыбаются, а я улыбаюсь им в ответ. Потому что мне все соседи завидуют: дорожки во дворе у меня всегда расчищены, а никто из них ни разу не видел, чтобы я брался за лопату. Мы рассчитали, что после обычного снегопада двух монет мало, а десяти — многовато. А вот три будет в самый раз. Я кладу монетки через равные промежутки и наловчился стрелять из духового ружья почти без
Клод Шейнис
Конфликт между законами
Двадцатый век породил вычислительную технику. Но он же породил и нелепые выдумки относительно электронно-счетных машин. Летописцы науки дают себе волю — «мыслящие машины», «электронный мозг», «сверхмозг»… Из того обстоятельства, что ЭВМ типа 14–40 может сыграть простенькую партию в шахматы, а типа 360-30 — по двум-трем строчкам установить, кто автор текста, досужий профан, ничтоже сумняшеся; делает поспешные выводы, приписывая приборам, немного более сложным, нежели маникюрные ножницы или пинцет, чисто человеческое качество — способность принимать решения по собственной воле.
И даже когда люди наделили машины свободой выбора между теми или иными способами решения заданной проблемы, от этого ничего не изменилось.
В следующем столетии беспрестанная миниатюризация приборов, снижение себестоимости электронной техники и к тому же необходимость исследований планет, проводимых в такой среде, где человек работать не может, подвели человека к осуществлению его извечной мечты о роботе.
В тот высокоторжественный день, когда появилась на свет первая партия электронных роботов — устройств-аналогов систем, обладающих свободой выбора, — им присвоили имя «Карел» (в честь Карела Чапека, придумавшего слово «робот»). Но и у них свобода выбора была лишь относительной, они были свободны не более, чем любой инструмент, повинующийся воле человека.
Простейшее орудие — молоток — не снабжено каким-либо устройством, которое предотвращало бы удар по пальцам. Более совершенное орудие — бумагорезательная машина — останавливается, если рабочий не успевает убрать из-под нее руку. Что же касается сверхсовершенной машины — Карела (или, точнее, в какой-то мере человекоподобного механизма, чьим прообразом послужил Карел), то в ней было множество таких устройств, предназначенных лишь для одного — помешать человеку своей новой «игрушкой» стукнуть себя по пальцам.
Этот рассказ посвящается Айзеку Азимову, деятелю науки, который в 40-х годах XX цена, намного опередив свое время, сформулировал и облек в форму законов наиболее существенные положения относительно такого рода страховки. Но:
1) Невозможно предусмотреть все…
2) Кто хочет все делать слишком хорошо…
Для людей жизнь на Проционе-Ш была отнюдь не райской, хотя местные жители со своим фторо-кремниевым обменом чувствовали себя великолепно, купаясь в плавиковой кислоте. Но это уже другая история.
Проционцы, находящиеся примерно на уровне развития землян 20-х годов XX века, впрочем, оказались народом гостеприимным и приветливым. При помощи специально
Через толстые двойные иллюминаторы, сделанные из прозрачного материала, устойчивого к разъедающему действию кислорода, а снаружи — к такому же действию фтора, с инертным газом посредине, между рамами, обитатели Проциона порой с доброжелательным любопытством созерцали чудищ, вдыхающих кислород и пьющих закись водорода. Подумать только, что эти чудища называют закись водорода водой! Но это опять-таки совсем другая история.
В тот день на базе, содрогавшейся, несмотря на все крепления, под бешеными порывами фтористого урагана, томились от скуки трое землян. Двое из этих чудищ принадлежали к числу пьющих закись водорода (частенько с добавлением некоего этилового соединения в виде водки — это относилось к экспедиционному биологу и психологу, русскому полковнику медицинской службы Борису Мужинскому — либо рома, когда дело касалось американца Питера Говарда, геолога, минералога и химика). Третьего — тоже землянина — звали Карел-178, и томился он больше всех. Ибо из-за обостренного, как и у других Карелов, чувства ответственности он считал, что все неприятности происходят из-за него. Пожалуй, здесь была доля правды, хотя сам Карел, конечно, был совершенно не виноват.
Накануне Питер пожаловался:
— Я плохо себя чувствую. Болит живот.
Борис жестом обвинителя ткнул в Карела пальцем и, раскатисто произнося «р», приказал по-французски — а он говорил с Питером именно на этом языке:
— Повтори-ка Первый закон роботов!
Отдаленно напоминавший человека футляр, которого называли Карелом, не мог менять выражение лица, зато голосовой регистр робота был очень богат. Удивленно, досадливо-жалостливым тоном, каким обращаются к надоедливому ребенку, отнюдь не изменившись в «лице», Карел ответил:
— Первый закон. Робот не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред.
Карел был славным малым, но чувство юмора в отличие от сегодняшних роботов у него было развито слабо.
— Вот видишь, ты нарушил Первый закон, — продолжал врач.
Прежде чем брякнуть «Как так?», Карел издал диковинное гудение.
Борис расхохотался:
— Очень просто! Ты в полдень накормил нас неудобоваримым американским кушаньем — сосисками с кетчупом. И вот пожалуйста — у Питера болит живот.
Питер улыбнулся, несмотря на недомогание (пока это было лишь легкое недомогание!). Ни тот, ни другой человек не был специалистом по роботам и не отдавал себе отчета в том, какой грозный смысл имеет сказанное. Ибо для робота нет ничего более важного, чем Первый закон. Не худо бы это знать любителям шуточек.
Человеку шутка может спасти жизнь. Но у Карела она может вывести из строя дорогостоящий мозг. Вот мы и подошли к нашей истории.
Побледнеть Карел не мог, он не был на это способен.