Практика воображения
Шрифт:
— А я сейчас, кажется, минутами жизни платил за каждый клевок! Сменим место?
— Не возражаю.
На новом месте, у камышей, их удочки также поникли над ослепительной водой, как и на старом. Темин и наживку менял, и поплавок шевелил, и хлебные крошки сыпал — все напрасно. Глубины, казалось, вымерли.
Не выдержав, он повернулся к удочкам спиной и вытянул ноги.
— Ведь ходит же! — сказал он возмущённо. — Ведь много же её! Неужели она так сыта, что на вкусного, свежего червя ей и глядеть неохота?
— А может, ей сейчас интересней созерцать, — спокойно заметил профессор.
— Кого созерцать — червя?
— Хотя бы.
— Да зачем ей созерцать-то?
— А зачем животным спать?
— Ну, это понятно. Для восстановления
— А тебе не приходило в голову, что сон — весьма странное явление? Во сне животное беззащитно. Так? Так. Быть может, сон неизбежен физиологически? Доказано, однако, что такой неизбежности нет. А раз у бессонных, так сказать, существ есть преимущество над сонями, то почему эти последние не погибли? И даже резко преобладают? Потому, очевидно, что сон даёт какие-то особые преимущества, куда более существенные, чем недостатки. То же самое, очевидно, и с созерцанием.
— Уф! — Темин помотал головой. — Никак не могу понять твоей страсти фантазировать по любому поводу. Ты же учёный.
— Вот именно.
— Что именно?
— Учёный и должен фантазировать.
— А я — то думал, что он должен ставить эксперименты, логически выверять каждый свой шаг и все такое прочее.
— И это тоже, конечно. Но фантазия — метод далеко не второстепенный.
— Метод?
— А как же! Ты согласен с тем, что наука пытается познать всю бесконечную вселенную, а не просто какую-то её часть?
— Разумеется.
— Но в бесконечной природе и число явлений должно быть бесконечно, не так ли?
— Да, очевидно.
— Тогда вспомни, как ты ищешь грибы или ягоды.
— Как я ищу? Брожу, высматриваю, наклоняюсь.
— Это внешнее действие. А есть внутреннее. Бессознательно ты вызываешь в памяти нужный образ, настраиваешь глаз на выделения объекта из множества прочих. Ну а как быть с объектом, чей образ неизвестен, в памяти не хранится и выделен быть не может? Вот камыши. Видел ты когда-нибудь личинку стрекозы?
— Нет, хотя слышал, что это хорошая наживка.
— Хорошая… Эх ты, рыболов! Отличная! Но дело не в этом. Сейчас личинка находится неподалёку от тебя, я её вижу, и ты её видишь. Попробуй найди.
Темин пожал плечами, но из любопытства взглянул на камыши. Вгляделся. Стебли, листья, синекрылая стрекоза, водомерки, отражения в воде, блики, коряга, кувшинки, снова стебли, какое-то мочало в стеблях — не то, мимо, прочь…
— Так, — удовлетворённо прокомментировал Игин. — Бьюсь об заклад, что вот эти жёлтые пятнышки на листве, к примеру, не удостоились твоего внимания. Ещё бы! Ты сразу отбросил лишнее, чтобы сосредоточиться на небольшой группе признаков, которая позволила бы угадать — я не напрасно применил это слово? — нужный тебе объект. Нашёл его?
Темин с досадой помотал головой.
— А ведь ты несколько раз скользнул по личинке взглядом. Да, да, я проследил! Между прочим, у неё очень выразительная внешность. Вот она. Каково страшилище? Но тебя почему-то больше интересовало то, что над водой, а она в воде — сидит там, на стебле.
— Положим, таким способом и я тебя могу подловить, — буркнул Темин.
— Не сомневаюсь. Но согласись, что даже в такой простой ситуации тебе пришлось туго, хотя ты заведомо знал, что личинка не может быть ни облаком, ни кувшинкой, ни водомеркой. А каково неизвестно где искать неизвестно что? Вот рассуди: могла бы при дворе фараона гореть электрическая лампочка? Не смейся. Для этого нужен источник тока; можно обойтись простым, но сильным гальваническим элементом. Необходимые электролиты, металлы египтянам были известны. Остаётся выковать проволочку, взять два угольных стержня, свести их — и вот вам, пожалуйста, электрическая дуга! Все в пределах тогдашних возможностей. Но надо искать “неизвестно где неизвестно что…”. Внимание науковедов больше обращено на совершенные, чем на несовершенные, открытия. На то, что им предшествовало, а не на то, что за ними последовало. Сменим точку зрения. О, тут открываются любопытные вещи! Стоит
— Уф! — сказал Темин. Он с тоской покосился на замершие поплавки. — Более чем любопытно. Но, если все так, как ты говоришь, должна оправдываться любая гипотеза, даже фантазия.
— Ты забываешь, что мы видим лишь то, что нам позволяют видеть наши глаза и приборы. Вне их возможностей мы слепы. И ещё мы ограничены в общем-то Землёй, ближним космосом, где, естественно, не может проявиться все разнообразие природы. Глубины вселенной мы едва различаем. Но зачем из-за этого ограничивать поле мысленных экспериментов? Если бы у нас было не четыре, а четыреста удочек, то даже сейчас у нас бы клевало. Метод, которому многие следуют бессознательно, я применяю осознанно. В неведомое я стараюсь закинуть как можно больше удочек, любых, подчас наобум, куда никто никогда не закинет. Порой я говорю дичь? Возможно. Но ещё никому не удавалось развить способность без тренировки. Сознаюсь: здесь, на отдыхе, я широко открываю шлюзы, потому что ты не исследователь. Среди коллег я предпочитаю не рисковать репутацией серьёзного учёного.
— Это попахивает конформизмом.
— Есть правила рыбной ловли, и есть правила научной благопристойности.
— Да, понимаю. Слушая твои дикие парадоксы, даже я порой себя спрашиваю — всерьёз он или смеётся?
— Неизвестное и должно быть парадоксальным, иначе это общее место.
— Хм… Хочешь, я тоже выдам дикий парадокс?
— Ещё бы!
— Ты заклинаешь явления.
— Как, как? — Лодка под профессором заколыхалась. — Заклинаю? А знаешь, ведь это неглупо! В чем смысл многих табу — не поминай дьявола, не произноси имя злого духа? В убеждении, что слово материализует призраки воображения. Чепуха, конечно, но дыма без огня не бывает. Древние смутно чувствовали в этом какую-то правду, мы сейчас понимаем какую. И заклинаем по-научному. Спасибо за парадокс.
— К вашим услугам, герр…
Темин рванулся, едва не опрокинув лодку. Клевало! Вмиг были забыты все рассуждения по поводу науки, и сама наука, и профессор с его парадоксами — клевало! Энергично, уверенно. Темин подсёк и, трепеща от восторга, выбросил в лодку приличного окуня.
И началось! Брало с налёта, на любого червя, на огрызок червя, на видимость червя. Это было какое-то неистовство. Добро бы попадались только окуни — подошла стая, все ясно. Но попадались и плотва, и подлещик, даже щурёнок повис на крючке.
Они вернулись, когда солнце миновало зенит, а голод свёл желудки. Все же Темин не удержался и, спрыгнув на мелководье, кинулся в погоню за раками, которые, оставляя туманный след взбаламученного ила, спешили укрыться под корягами. Накидав их в ведро, Темин завёл лодку на берег и принялся разжигать костёр.
После обеда оба впали в состояние лёгкой прострации. Все было так хорошо, что лучшего и не желалось. В высоком небе кулисами белели облака, кроны сосен казались тихо плывущими. Прокалённое солнцем тело нежил ветерок. Он перекатывал смолистый запах хвои, тепло нагретой почвы, аромат трав, доносил дыхание озера. Лениво взъерошив кустик черники, который был тут же рядом, Темин сорвал несколько крупных с сизой изморосью ягод и окончательно понял, что жизнь прекрасна.