Правда о 1937 годе. Кто развязал «большой террор»?
Шрифт:
Выступая с Отчетным докладом на XVIII съезде ВКП(б), вождь партии большевиков открыто объявил, что высказывания Энгельса и Ленина по поводу отмирания государства не имеют практически никакого отношения к Советскому Союзу. Он заметил «отсутствие полной ясности среди наших товарищей в некоторых вопросах теории, имеющих серьезное практическое значение, наличие некоторой неразберихи в этих вопросах. Я имею в виду вопрос о государстве вообще, особенно о нашем социалистическом государстве». Сталин полемизировал с ортодоксальными марксистами, утверждающими, что отсутствие эксплуататорских и враждебных классов должно неминуемо сопровождаться и отмиранием государства. По его мнению, Маркс и Энгельс лишь заложили краеугольный камень теории о государстве, которую надо было двигать дальше. Кроме того, Сталиным «кощунственно» были замечены просчеты «классиков»: «…Энгельс совершенно отвлекается от такого фактора,
Бывший югославский руководитель Милован Джилас вспоминает о том, как в беседе с ним Сталин отозвался о Марксе и Энгельсе: «Да, они, без сомнения, основоположники. Но у них есть недостатки. Не следует забывать, что на Маркса и Энгельса слишком сильно влияла немецкая классическая философия».
В 1951 году, во время дискуссии по вопросу издания учебника экономики, Сталин обрушил, пожалуй, наиболее резкую критику на сторонников марксистского подхода к государству: «В учебнике использована схема Энгельса о дикости и варварстве. Это абсолютно ничего не дает. Чепуха какая-то! Энгельс здесь не хотел расходиться с Морганом, который тогда приближался к материализму. Но это дело Энгельса. А мы тут при чем? Скажут, что мы плохие марксисты, если не по Энгельсу излагаем вопрос? Ничего подобного!»
Свой подход к теории государства Сталин пытался сообщить и другим советским идеологам и обществоведам. И надо сказать, довольно удачно. Историки А. Данилов и А. Пыжиков, авторы замечательной монографии «Рождение сверхдержавы. СССР в первые послевоенные годы», изучая послевоенную научную периодику, заметили: «На ее страницах значительно реже упоминалось о руководящей и направляющей роли коммунистической партии, а приоритеты были явно смещены в пользу государства как решающей силы, способной направлять все развитие советской державы».
Сталин вовсе не был одержим утопической мечтой создать еще небывалое общество. На первых порах русская революция ставила перед собой совершенно нереальные цели трансформации общества в коммуну, которая подменит собой государство (точнее, отменит его) и в которой окажутся стерты различия между нациями, классами, городом и селом. Понятно, что такая цель Сталина не устраивала. Он не стремился создать нечто принципиально новое, но хотел продолжить то, что происходило уже в дореволюционной России. Ведь там уже полным ходом шли такие процессы, как обобществление (посредством огосударствления) промышленности и кооперация крестьянства. Государственный сектор в России был силен, как ни в какой иной промышленной стране. И это при том, что российская буржуазия, в отличие от западной, не имела политической власти. Около половины крестьянства было задействовано в кооперативах. Некоторые сферы хозяйства целиком находились в руках крестьян-кооператоров. Например, экспорт масла. В царской России уже существовал сильный социалистический уклад. Пробивались ростки социализма. Но, к сожалению, правящая элита оказалась не в состоянии дать им полный простор, осуществив реформаторскую революцию сверху. В результате в стране произошла революция снизу, которая смела совершенно чуждый России капитализм. И когда эта революция переболела нигилизмом, Сталин немедленно возобновил прежние процессы. Он объединил сильную государственную власть с плановой экономикой и производственной кооперацией крестьянства. Конечно, это прошло не так гладко, как могло пройти в царской России. Однако государственный социализм был построен.
Сталин не желал экспериментировать с обществом, он использовал уже готовые технологии, но только делал это на новом уровне и более жестко. Все это произошло потому, что вождь ставил на первый план не интересы общества, а цели государства, которое в конечном счете решает общественные проблемы. (Правда, оно это делает во вторую очередь, но такова неизбежная плата за безопасность страны, находящейся в сложнейших внешнеполитических условиях. А также за жесткий правопорядок и твердую мораль.) Само общество — весьма подвижная среда, что обусловлено его по преимуществу экономической природой. Производственные силы всегда растут наиболее быстро, поэтому связанные с ними классы и группы весьма склонны к разным изменениям, трансформациям. Напротив, государство, понимаемое здесь как аппарат управления, подавления и обороны, более неподвижно, осторожно и консервативно. И это не случайно, ведь его функции по преимуществу защитные, сберегающие.
Любопытно, что в 20-е годы, когда страна еще не оправилась от троцкистского и ленинского нигилизма, было отменено преподавание истории нашей страны. Вместо этого преподавали историю социальных движений . Это в высшей степени показательно. Интерес науки был направлен на социальную пластику, предоставляющую возможность весьма динамичных изменений. Напротив, при Сталине больше интересовались государственной статикой, что и обусловило во многом реабилитацию истории России.
А любителей поэкспериментировать с обществом хватало с избытком. Не будем сейчас вспоминать о Троцком и троцкизме — это особая статья. Но экспериментаторством увлекались даже многие деятели, не замешанные в разных левых оппозициях и лояльные к Сталину. Например, ведущие партийные теоретики Пашуканис, Крыленко и Стучка выступали за отмену судебной системы. Идеолог партии В. Н. Шульгин требовал ликвидации системы народного образования. Он считал, что обучение детей должно происходить только в процессе производственной деятельности. Еще один красный мечтатель, Л. М. Сабсович, рисовал такую картину социалистического будущего: города СССР превращаются в промышленные поселки, связанные между собой всего лишь транспортом. Его идеи оказались настолько привлекательны, что плановые задания первой пятилетки предусматривали создание 60 таких вот децентрализованных городов.
Об этом мало кто знает, но нас хотели еще осчастливить коллективизацией городов. В конце 1929 — начале 1930 года ВСНХ подготовил и провел конкурс проектов по созданию «социалистических городов». Планировалось, что это будут только дома-коммуны, состоящие из однокомнатных квартир, общей столовой, клуба, яслей и детсада. Высокой «чести» стать такими городами ВСНХ хотел удостоить Нижний Новгород, Новокузнецк, Запорожье и некоторые другие. При этом в стране развертывалось мощное коммунарское движение. Наиболее сильным оно было в Ленинграде, которым руководил душка-«либерал» Киров. Там функционировало 110 коммун, объединяющих десятки тысяч коммунаров.
Сталин покончил с этой социальной вивисекцией. По его инициативе ЦК принял постановление «О работе по перестройке быта». В нем решительно осуждались попытки навязать советским горожанам коммуну. Вождь дал красный свет и другим завиральным проектам, которые рождались в не остывших еще от Гражданской войны головушках разных пашуканисов и шульгиных. Сталину не были нужны великие эксперименты, ему была нужна великая Россия.
Цель № 1 — независимость
Надо сказать, что ни социализм, ни государство не являлись для Сталина какими-то высшими целями. Он рассматривал их в качестве инструментов, которые должны были обеспечить главное — национальную независимость . Димитров в своих дневниках вспоминает, что вождь ставил вопрос именно так — «через социальное освобождение к национальной независимости».
Социализм должен был окончательно покончить с эксплуатацией внутри нации, сделать ее монолитной и единой перед всеми возможными внешними вызовами. Кроме того, социализм ликвидировал стихийность в экономической жизни, делал возможным планомерное развитие народного хозяйства. На встрече с авторским коллективом нового учебника политэкономии, состоявшейся 29 января 1941 года, Сталин сказал: «Первая задача состоит в том, чтобы обеспечить самостоятельность народного хозяйства страны от капиталистического окружения, чтобы хозяйство не превратилось в придаток капиталистических стран. Если бы у нас не было планирующего центра, обеспечивающего самостоятельность народного хозяйства, промышленность развивалась бы совсем иным путем, все начиналось бы с легкой промышленности, а не с тяжелой промышленности. Мы же перевернули законы капиталистического хозяйства, поставили их с ног на голову, вернее, с головы на ноги… На первых порах приходится не считаться с принципом рентабельности предприятий . Дело рентабельности подчинено у нас строительству, прежде всего, тяжелой промышленности».
Как видим, вождь ставил перед экономикой сугубо политическую задачу. Рентабельность, прибыль, выгода — все это отходило на второй план, подчиняясь соображениям национально-государственной самостоятельности. Отныне стихийность экономического развития, слепое, можно даже сказать, инстинктивное наращивание производительных сил сменялись волевым руководством всеми хозяйственными процессами. Казалось бы, незыблемые объективные законы, торжествующие при рынке, преодолевались субъективной волей государственников. И во всем этом было очень мало от марксизма. Марксисты стремились достигнуть небывалого уровня развития производительных сил, Сталин же стремился соотнести их развитие с политическим суверенитетом нации. Понятно, что достичь данной цели можно было только при опоре на мощное государство, имеющее эффективный аппарат, сильную армию и госбезопасность.