Правда смертного часа. Посмертная судьба
Шрифт:
И вдруг все встали, и воцарилась невероятная тишина».
A. Демидова: «Выступали Любимов, Золотухин, Чухрай, Ульянов, Н. Михалков, кто-то из Министерства культуры. Потом опять Любимов. Говорили о неповторимости личности Высоцкого, о том, как интересно он жил, как он народен. Многие из тех, кто выступал, при жизни Высоцкого и не подозревали о размахе его популярности».
B. Абдулов: «И вот, вы знаете, мне стало немного не по себе… Смотрю — говорят люди… А некоторых из них Володя, ну, мягко говоря, не любил».
В. Туманов: «Выступали
Ж. Владимирская: «Любимов два раза говорил. Второй раз он сказал:
— Чтобы понять, кем был Высоцкий, надо было видеть, как он шел по улицам КАМАЗа, как все окна были распахнуты, и как из них через усилители ревели песни Володи. И сквозь собственный голос он шел, как… гладиатор? Победитель? Нет, пожалуй, к нему это не подходит. Он, пожалуй, сквозь все это прошел, как страдавший и сострадающий.
Михаил Ульянов говорил много. Хорошо.
Знаменитые поэты стояли с удивленными, недоумевающими лицами. Они были в шоке, и создавалось впечатление, что за такое каждый поменялся бы с Володей».
«Прощание…». «…Ульянов обвиняюще кричал в застывший зал:
— Сегодня всему русскому искусству нанесена незаживающая рана! Говорят, люди заменимы. А кем мы заменим его? Где возьмем другой, равный ему талант? Где возьмем другой, такой же, голос? Негде!!!»
В. Золотухин «Что я сказал Володе? Кстати, мысль, ответственность и волнение, подбор слов — испортили мне прощальные минуты с Володей. Я больше думал о себе, как и что скажу, и что будут говорить о том, что я говорил. Вот ведь какая фигня».
А. Демидова: «Я все время стояла на сцене в правом углу, где сидели родственники и близкие Володины друзья… Любимов, как всегда, держался режиссером, деликатно руководил всем, подавал сигнал для начала музыки и так далее, хотя я видела, что давалось ему все это через силу».
М. Влади: «Потом отдают распоряжение вынести гроб. Шестеро друзей несут гроб к выходу. Меня окружают близкие…»
Л. Абрамова: «— Люся, сестра… — сказала Марина».
В. Акелькин: «Весь зал еще раз прошел мимо гроба, после чего все высыпали на улицу».
Ж. Владимирская: «В начале третьего стало ясно, что прощание, если его не остановить, будет продолжаться бесконечно. И тогда толпу обманули Сказали, что временно приостанавливается прощание, но в четыре вынесли гроб…»
По одному из свидетельств (приводится в статье «Прощание отменено…»), кто-то из милицейских чинов вышел и сказал— когда катафалк уже ехал по Садовому кольцу: «Товарищи! Не волнуйтесь! Прощание отменено по просьбе родственников умершего».
Разумеется, это была явная ложь.
В. Золотухин: «Ответственный за крышку гроба» — таким я был в день похорон.»
«Прощание…»: «…Какой-то отчетливый шум у подъезда. Из дверей показывается большая группа людей. В центре идут по трое-четверо двумя маленькими колоннами, удерживая на плечах тяжелую ношу».
М. Влади: «На улице
В. Акелькин: «Здесь нас ждало самое большое удивление, и если до того мы сдерживались, то на улице слезы потекли сами собой, да мы и не стеснялись их — вся Таганская площадь, с обеих сторон эстакады была забита людьми. Люди заполнили крыши и окна домов, метро, ресторана «Кама», киосков «Союзпечати», универмага…»
В. Янклович: «Потом я вышел на улицу, — увидел генеральскую машину у метро… И вот тут началось самое главное удивление! Конечно, все знали, что будет много народу, но чтобы столько! Чуть раньше Трифонов сказал в кабинете Любимова:
— Как умирать после Высоцкого?»
Ж. Владимирская: «Тогда не одна я, наверное, думала: «Какое счастье, какая правда в том, что он — не лауреат, не отягощен ни званиями, ни наградами… Что он — народный не именем Верховного Совета, а именем народа… И похороны были народными, а у «них» — ни у кого и никогда — таких не будет. Один старичок сказал, что у Владимира Маяковского были роскошные похороны, а это — похороны народные».
М. Козаков: «И вот его вынесли из главного входа театра. Если бы он смог открыть глаза, он увидел бы только небо между домами, но если бы мог слышать, то вздрогнул бы от этого — «а-а-а-а!..», которое вдруг возникло, как общий выдох, и куда-то улетело».
A. Демидова: «Все возвышения, крыши киосков и соседних домов, площадь, пожарная лестница на стене театра были заполнены народом, и тротуары на несколько кварталов еще запружены людьми».
B. Гордеев: «И вдруг мы услышали негромкую музыку. Потом вдруг — тишина. Замерли люди на крышах. Трое-четверо здоровых парней поднимали на руках высоких девушек… Девушки держали в руках зеркальца от пудрениц…
— Вот вынесли крышку… По-моему, Филатов и Золотухин… Гроб… Белый! Остановились. Нет, не видно, кто несет. Автобус… Ну, такой катафалк…»
«Прощание…»: «С моего места видно, как процессия по чьей-то команде разворачивается, как откидывается нижний люк у обычного автобуса с черной полосой, как загружают… И это — все?!»
В. Смехов: «Любимов попросил всех артистов и актрис унести цветы, — и вот стоп-кадр: цветы уносили-уносили огромными охапками, а они стояли все тем же силуэтом… Я просто не могу представить, сколько это длилось времени — как-будто они откуда-то снизу опять появлялись — эти цветы».
В. Акелькин: «А в зрительном зале по обе стороны сцены — венки, венки… Их потом вывозили на двух грузовиках, по четыре ряда венков на машине».
М. Влади: «Мы садимся в автобус, гроб стоит в проходе, мы все сидим, как школьники, уезжающие на каникулы. Любимов машет большим белым платком людям, собравшимся на крышах, на каменных оградах, некоторые залезли на фонари. Автобус трогается».
«Прощание…»: «Меня вместе со всеми выносит к автобусам. Дверцы распахиваются, люди занимают места…