Правда варварской Руси
Шрифт:
И шло расслоение. Одни начинали считать службу делом второстепенным, стремились больше времени уделять личным промыслам. Другие завидовали товарищам, не участвовавшим в походах, — пока кто-то надрывался в трудах и лишениях, их сослуживцы развивали эти самые промыслы и отлично зарабатывали. Некоторые офицеры использовали стрельцов для работ в своих хозяйствах. Впрочем, такое практиковалось и раньше, ведь за это командиры расплачивались ответными поблажками — разрешением записать в полк сына-несмышленыша, освобождением от учений, разнарядкой, кому выступать из Москвы, а кому остаться. Возникли и задержки жалованья. Хотя тут командиры вряд ли были виновны, поскольку это случилось во всех полках сразу. Либо дала сбои реформированная налоговая система, либо деньги ушли в другом, «нецелевом» направлении. Например,
Весной они подали челобитную о недоплатах денег царю. Федор поручил расследование Языкову. Тот доложил, что это клевета, челобитчиков было велено бить кнутом и отправить в ссылки. 23 апреля последовала вторая жалоба, на полковника Грибоедова. Мол, задержал половину жалованья, чтобы строить загородный дом. Но Федор был уже при смерти, при дворе было не до челобитных. Выборного с жалобой препроводили в Стрелецкий приказ. А 80-летний Юрий Долгоруков был начальником строгим, счел попытку обращения к царю грубым нарушением субординации. К тому же ему доложили, что выборный пьян и говорит «слова непригожие». Долгоруков велел его высечь. Когда того повели, встретились другие стрельцы, и челобитчик призвал их на помощь — дескать, не от себя же шел, а по общему приговору. Стрельцы вступились и отбили его. В Стрелецкой слободе пошло брожение. До которого властям дела не было, партии Нарышкиных и Милославских готовились к решающей схватке.
И ситуацией воспользовалась «третья сила» — Иван Андреевич Хованский. Он происходил от Гедиминовичей, в польскую войну прославился как лихой рубака. Но политиком был никаким, да и вообще считался человеком глуповатым, носил прозвище «Тараруй» — болтун, балаболка. Хованский был обижен тем, что, несмотря на знатность рода и заслуги, в Боярской Думе с ним не считались. И вдобавок он являлся тайным раскольником. Вот и задумал что-то вроде «старообрядческой революции». Принялся ездить по полкам и подогревать недовольство. С рядовыми общался запросто, за это стрельцы его любили, слушали, а Хованский внушал, что дальше им еще хуже будет — не дадут ни корму, ни денег, и вообще «бояре-изменники» продадут Москву еретикам и искоренят православие.
А 27 апреля скончался Федор Алексеевич. Тут же, у гроба царя, партия Нарышкиных во главе с патриархом Иоакимом предприняла подготовленный демарш. Настроив нужным образом духовенство, патриарх спросил бояр, кому быть государем, Ивану или Петру? Большинство было за Петра, но высказалось, что по закону надо бы созвать Земский Собор. Однако Иоаким поспешил. Опасаясь противодействия, решил действовать быстро. Объявил — а зачем ждать? Сейчас же и спросим у народа! Вышел на Красную площадь и обратился к собравшимся людям, кого они хотят? Естественно, вопрос был поставлен таким образом (и самим патриархом!), что толпа почти единогласно кричала: «Петра!» Софья пробовала возражать, что подобное избрание незаконно, и если Иван недееспособен, то и Петр еще мальчик. Поэтому пусть будут 2 царя. Иоаким ее доводы легко разбил. Дескать, многоначалие пагубно, и Богу угоден един государь.
Конечно же, власть досталась не 10-летнему Петру. Реальной правительницей стала Наталья. И растерялась, не зная, что делать. Ее поддерживало большинство бояр, но неопытная женщина не знала, на кого опереться. Писала к Матвееву и торопила его, возлагая все надежды на его приезд. Уж он-то во всем разберется, правительство сформирует. Но Матвеев, хоть и выехал из Пустозерска давно, двигался медленно. Все понимали, что он станет регентом, и старались засвидетельствовать ему почтение. В каждом городе его встречали торжествами, подарками. И ему после ссылки, видать, нравилось. Застревал там и тут. А пока его не было, царица доверила управление не тем, кто действительно мог стать толковыми советниками, а отцу и братьям. Они же повели себя неумно, кичились возвышением, раздражая москвичей.
А дела-то не ждали. 30 апреля челобитные на своих начальников подали уже 17 полков! Причем составлены они были в ультимативной форме — наказать полковников, а иначе стрельцы «промыслят о себе сами», обидчиков перебьют и дома разграбят. И Наталья допустила роковую ошибку. Точнее — преступление. Решила задобрить стрельцов. Без расследования, без суда велела арестовать полковников, пустить их имущество на уплату жалованья, двоих, героев битвы за Чигирин Грибоедова и Карандеева, бить кнутом, а 12 — батогами. Заслуженные командиры рыдали от бесчестья, подвергаясь телесному наказанию, а распоясавшиеся стрельцы сами командовали палачам «давай» или «довольно». Результат был обратным тому, на который рассчитывала царица. Дисциплина рухнула. Офицерство было оскорблено — раз правительство так к нему относится, пусть само и успокаивает смутьянов. А тех, кто все же пытался навести порядок, стрельцы гнали вон бранью, камнями, несколько человек были убиты.
Ну а почва, подготовленная Хованским и действиями Натальи, оказалась очень благоприятной для Милославских. Глава клана Иван Михайлович, сказавшись больным, сидел дома, а от него в полки сновали агитаторы: Одинцов, Цыклер, Толстой, Чермный, Озеров, Петров, вдова Семенова. Сеяли ненависть к Нарышкиным, налаживали агентуру. Милославские в период пребывания у власти стали для многих благодетелями и покровителями, легко находили сторонников, которые принялись сколачивать боевые группы из самых буйных головушек. Матвеев прибыл в Москву только 11 мая. Но… столичные вельможи тоже стремились заручиться его расположением. Пошли пиры, визиты. Присылали к нему делегации и стрельцы — старослужащие помнили Матвеева, считали хорошим и справедливым начальником, жаловались на «неправды». Он их принимал, угощал вином, обещал разобраться, когда войдет в курс дел.
Но Милославские, опасаясь его мести за прошлое, ждать не стали. Рано утром 15 мая Александр Милославский, Петр Толстой и Санбулов начали поднимать стрельцов, крича, что царя Федора через лекарей-иноземцев умертвили Нарышкины, а теперь они убили Ивана, законного царя. Распространяли список «изменников», куда вошли около 30 сторонников Нарышкиных. Стрельцы повалили в Кремль. По свидетельствам современников, их масса была неоднородна. Одни шли строем, со знаменами и иконами, другие стекались толпами и группами. В таких группах многие вооружились бердышами, для удобства обрубив древки — заранее готовились проливать кровь в узком пространстве коридоров и комнат. А Сухарев полк (единственный) вообще не принял участия в бунте. Слухи искажались. Кричали уже о том, что бояре-изменники убили обоих царевичей, требовали выдачи виновных. Наталья вывела на крыльцо Ивана с Петром, и возникло недоумение — оба живы и здоровы.
Вышел увещевать патриарх, потом Матвеев. Сторонники Хованского подстрекали напасть на него, но не получилось. Матвеев говорил ласково, и стрельцы просили у него заступиться перед царем за ошибочный бунт. Он пообещал, счел инцидент исчерпанным и удалился во дворец. Но… офицеров, чтобы скомандовать «кругом, шагом марш», не было. Единственными предводителями стрельцов остались смутьяны, снова начавшие бузить. Из начальства вмешался только Михаил Долгоруков. Попытался в одиночку перекричать толпу и скомандовать расходиться по домам. Чем и воспользовались поджигатели. Ах, мол, опять орать на нас? Значит, все по-старому? Михаила схватили и сбросили с крыльца на копья. А когда пролилась первая кровь, агенты Милославских, понимая, что терять им нечего, ринулись во дворец, вытащили и убили Матвеева. Покатилась резня «по списку», которую, независимо друг от друга, направляли люди Милославских и Хованского. К ним примкнула часть сбитых с толку стрельцов, организовались шайки убийц.
Бегали и искали «изменников» по дворцу. Повод бунта уже был забыт — царевичей и Наталью грубо отшвырнули в сторону. Петр был забрызган кровью родных, как раз тогда он получил тяжелый нервный шок, дававший о себе знать всю жизнь. Другие шайки разошлись по Москве, перепились. Стольника Федора Салтыкова убили, спутав с Афанасием Нарышкиным — отнесли к отцу и извинились. Ошиблись, мол. Потом отца тоже убили. У погромщиков хватило наглости явиться к старику Юрию Долгорукову. Дескать, пришлось сына твоего порешить. Он выдержал. А когда ушли, стал успокаивать рыдающую вдову Михаила: «Не плачь! Щуку они съели, да зубы целы, быть им всем на плахе». Холоп услышал, догнал стрельцов и донес. Они вернулись и после глумлений убили полководца, выбросив изрубленный труп на мусорную кучу.