Правдивая ложь
Шрифт:
– Я понимаю. – Джулия искренне посочувствовала ему. – Вам наверняка было очень тяжело.
– Очень больно. Иногда я думаю, что так и не оправился от удара. – На самом деле Дрейк не вспоминал об отце больше двадцати лет. Вынув из кармана платок с монограммой, он вытер пальцы. – Однажды отец вышел из дома и не вернулся. Много лет я винил в этом себя. Может, до сих пор виню. – Дрейк сделал паузу, словно пытаясь сохранить самообладание, и чуть повернул голову, демонстрируя Джулии профиль. Ничто – он был в этом уверен – не может пронять женщину быстрее, чем сопливая история, рассказанная
Маленький спектакль не одурачил Джулию, но история заинтересовала.
– Вы сказали, что они не находили общего языка. Что вы имели в виду?
– Ну, я не знаю, что случилось, когда они были девочками. У меня создалось впечатление, что все три сестры сражались за внимание отца. Он часто бывал в отъезде. Что-то вроде коммивояжера. Из слов матери я понял, что они еле сводили концы с концами и Ева всегда была недовольна. Может, были и другие причины. Я видел их фотографии в юности. Думаю, нелегко было трем красивым женщинам жить в одном доме.
Джулия моргнула и чуть не потеряла нить рассказа. Интересно, понимает ли Дрейк, как сильно он блестит? Золотой «Ролекс» с золотым браслетом, золотые запонки, гель для укладки волос.
– Я… я… – Она поспешно взглянула на свои заметки, не подозревая, что Дрейк решил, будто ее рассеянность вызвана его неотразимой красотой. – Итак, Ева покинула родной дом.
– Да. А моя мать вышла замуж. Я слышал, что мой отец был влюблен в Еву. Мать была не очень молода, когда вышла замуж, долгие годы не могла забеременеть. Может, все-таки хотите выпить? – спросил он, проходя к бару.
– Нет. Но, пожалуйста, продолжайте.
– Ну, в конце концов я оказался единственным и неповторимым. – Дрейк бросил в стакан кубики льда, залил их минеральной водой. Он предпочел бы коньяк, но чувствовал, что Джулия не одобрит спиртное до ленча. – Люсиль посвятила свою жизнь путешествиям, кажется, даже жила в коммуне… Очень в духе шестидесятых. Она погибла в железнодорожной катастрофе где-то в Бангладеш или на Борнео около десяти лет назад.
Джулия отметила в блокноте, что о жизни и смерти своей второй тети Дрейк рассказал без всяких эмоций.
– Как я понимаю, вы не были близки.
– С тетей Люсиль? – Дрейк чуть было не расхохотался, но вовремя замаскировал смех кашлем. – Не думаю, что видел ее больше трех-четырех раз в жизни. – Он не стал добавлять, что Люсиль всегда привозила ему шикарную игрушку или красивую книжку. И что она умерла почти нищей. Никакого наследства для Дрейка – никаких теплых воспоминаний о Люсиль. – Она никогда не казалась мне реальной, если вы понимаете, о чем я говорю.
Джулия немного смягчилась. Несправедливо считать человека черствым только за недостаток любви к тете, которую он практически не знал. Или за то, что он самодовольный павлин, считающий себя сексуально неотразимым.
– Думаю, что понимаю. Вашу семью разбросало по свету. Вы помните свою первую встречу с Евой?
Дрейк уселся на край стола, с удовольствием разглядывая ноги Джулии. Пожалуй, общение с ней не будет тяжким испытанием. Используя ее в своих интересах, он получит наслаждение… и постарается, чтобы ей тоже не на что было жаловаться.
– Конечно, я помню, как она была красива. Но у Евы есть очень редкое качество. Врожденная чувственность, наверное. Даже ребенком я это ощущал, хотя и не понимал. Кажется, тогда она была замужем за Энтони Кинкейдом. Она прибыла с горами багажа. Ярко-красные ногти, ярко-красные губы, костюм наверняка от Диора и вечная сигарета между пальцами. Одним словом, она была великолепна.
Дрейк сам удивился, насколько свежо было это воспоминание.
– Я помню одну сцену перед самым ее отъездом. Ева курила и шагала взад-вперед по потрескавшемуся линолеуму, мать, злая, с покрасневшими глазами, сидела за кухонным столом.
– Ради бога, Ада, ты набрала тридцать фунтов. Неудивительно, что Эдди сбежал с тощей официанткой.
Ада поджала губы. Лицо цвета вчерашней овсянки стало совсем серым.
– В моем доме не поминают господа нашего всуе.
– Перестань ныть и возьми себя в руки.
– Я осталась без мужа и без денег, а мне растить сына.
Ева взмахнула сигаретой, и струя дыма молнией пронзила воздух.
– Ты прекрасно понимаешь, что с деньгами проблем не будет. В мире полно одиноких женщин, и иногда это к лучшему. Выслушай меня, Ада. Мамы нет. Папы нет. Люсиль нет. Исчез даже этот ленивый грязнуля, за которого ты вышла замуж. Они не вернутся.
– Не смей называть моего мужа…
– О, заткнись. – Ева стукнула кулаком по столу с такой силой, что солонка и перечница подпрыгнули и перевернулись. – Он не стоит твоей защиты, и, клянусь богом, он не стоит твоих слез. Ты получила новый шанс, новый старт. Мы покончили с чертовыми пятидесятыми, Ада. В январе в Белом доме будет президент, не страдающий старческим слабоумием. В воздухе пахнет переменами. Неужели ты их не чувствуешь?
– Не я выбирала католика в президенты. Национальный позор, вот что это такое. – Ада выпятила подбородок. – И в любом случае какое это имеет отношение ко мне?
Ева закрыла глаза. Свежий ветер перемен никогда не прорвется сквозь горечь и озлобленность ее сестры.
– Ада, возьми мальчика и приезжай ко мне в Калифорнию.
– С чего вдруг?
– Потому что мы сестры. Ты продашь этот чертов дом, переедешь в приличное место, найдешь приличную работу. У мальчика будет нормальная жизнь.
– Такая, как твоя, – фыркнула Ада. Ее воспаленные глаза наполнились негодованием и завистью. – Снимаешься полуголой, и любой, у кого есть мелочь в кармане, может разглядывать тебя. Выходишь замуж и разводишься, когда взбредет в голову, и отдаешься всякому, кто тебе подмигнул. Большое спасибо. Я оставлю сына здесь. Он вырастет, как угодно богу.
– Делай что хочешь, – устало сказала Ева. – Хотя не пойму, почему ты думаешь, что бог уготовил тебе судьбу озлобленной высушенной старухи. Тебе нет еще и сорока. Я буду посылать тебе деньги для мальчика. Используй их по своему усмотрению.