Правительницы России
Шрифт:
Нестор вспомнил, как у одного старого летописца читал он, что князю Малу приснился перед смертью сон, — будто пришла к нему Ольга с многоценными одеждами, украшенными жемчугом, и с чёрными одеялами, расшитыми зелёными узорами, и указала ему на залитую чёрной смолой ладью, в которой должны были с почётом понести его — жениха — на свадебный пир. Жутко стало Малу от этого сна, ибо в ладье не только носили на торжества, но и хоронили покойников. Однако, подумав, не стал Нестор писать об этом, ещё раз решив сообщать лишь то, в чём был он сам совершенно уверен.
И, взяв перо, продолжил: «И послала
И послала к древлянам со словами: «Вот уже иду к вам, приготовьте меды многие у того города, где убили мужа моего, да поплачусь на могиле его и устрою ему тризну». Они же, услышав об этом, свезли множество медов и заварили их. Ольга же, взяв с собою малую дружину, отправилась налегке, пришла к могиле своего мужа и оплакала его. И повелела людям своим насыпать великую могилу и, когда насыпали, приказала совершать тризну.
После того сели древляне пить, и приказала Ольга отрокам своим прислуживать им. И сказали древляне Ольге: «Где дружина наша, которую послали за тобою?» Она же ответила: «Идут за мною с дружиною мужа моего».
И когда опьянели древляне, велела отрокам своим пить за их честь, а сама отошла прочь и приказала дружине рубить древлян, и иссекли их 5000. А Ольга вернулась в Киев и собрала войско против оставшихся древлян».
Нестор задумался над тем, как следует продолжить повествование, но не успел додумать до конца, как вдруг кто-то постучал в дверь.
«Кто бы это?» — недовольно подумал летописец и громко проговорил:
— Володя! Пойди прими гостя.
Близко к вечеру подъехал к Святым воротам монастыря княжеский тиун Иван Кривой. Передав повод сопровождавшему его стремянному, неспешно пошёл к игумену обители. Соблюдая чин и вежество, спросил Иван у отца-настоятеля позволения повидаться с Нестором. Чтобы не было кривотолков, откровенно сказал Иван архимандриту, что прислан он от великого князя Святополка Изяславича просить Нестора пожаловать завтра поутру в Берестово, а для чего надобно сие Святополку Изяславичу, он, тиун Иванец, того не ведает.
Архимандрит посопел недовольно: мог бы князюшка и его самого призвать на совет или по какой иной нужде, — да видать, по учёному делу занадобился ему черноризец, а то что же ещё? — а он, игумен, в тех делах не горазд.
А после того направился Иван-тиун к Нестору. Войдя в келью, перекрестился на икону Иоанна-евангелиста и подошёл под благословение черноризца.
Почтительно передав приглашение князя, Иван двинулся было обратно, да вдруг в дверь постучали ещё раз. Теперь нежданным пришельцем оказался келейник архимандрита.
— Отец-настоятель просит тебя, Нестор, тотчас пожаловать к нему, — сообщил он, почтительно поклонившись.
«Эка важная птица, черноризец, — подумал Иван, — и владыка, и князь обойтись без него не могут. Надо будет довести о том Святополку Изяславичу».
И ещё подумал: «А что за нужда у архимандрита? Хорошо бы узнать. Да вот как?»
И вдруг будто кто шепнул черноризцу, тот проговорил резко, раздражённо:
— Да что за дело ко мне у владыки Феоктиста?
— Только что довели владыке, что вот-вот будет в обители некий старец с Афона, именем Лаврентий, — проговорил посланец быстро, с неудовольствием покосившись на тиуна. «И сие доведу князю, — тотчас же решил Иван. Не любит он афонских шатунов, всякий раз ждёт от них некоего подвоха».
И, радуясь неожиданной удаче, ещё раз поклонившись, Кривой борзо юркнул за порог.
Вернувшись от Феоктиста, Нестор долго не мог заснуть, мысленно возвращаясь к состоявшемуся меж ними разговору. Настоятель сказал, что Лаврентий, скорее всего, пожалует в Почайну дня через два-три с торговым насадом, который отправился из Корсуни и поплыл в устье Днепра ещё в самом начале нынешнего года, — в марте месяце.
— Пришёл Лаврентий в Корсунь в конце прошлой осени да и зазимовал на своём афонском подворье. А за зиму узнали мы от верных людей, что идёт он в Киев с небольшим кусочком нетленной ткани, кою некогда Антоний, сподобившийся прийти в Киев и основать здесь нашу обитель, — проговорил Феоктист с заученной елейной благостью в голосе, хотя и был искренен, ибо святых отцов Антония да Феодосия, первых игуменов из монастыря, всякий печерский инок почитал не менее святых апостолов.
Нестор, давно знавший Феоктиста, в глубине души недолюбливал архимандрита за то, что, внешне безукоризненно исполняя монашеский устав, носил он чёрный клобук по обязанности, помышляя, как казалось Нестору, о суетном, мирском, греховном.
— Богоугодное дело, — опустив глаза, тихо проговорил Нестор. — Да только, может быть, старец плывёт в Киев и ещё по какому иному поводу?
— Хитёр старец, опаслив, — тут же смекнул настоятель, — и ни про какое иное дело никому ни слова не говорил.
— Да это завсегда так, приходят с мощами, уходят с вещами, — чуть улыбнувшись, проговорил Нестор.
— Сколь я могу судить, — ответил настоятель, — идёт Лаврентий для некоей учёной беседы, ибо слывёт Лаврентий великим книжником и более всего прилежен к постижению минувших событий, особенно же на Руси и вокруг неё происходивших. Да ты и сам это знаешь не хуже меня. Потому и призвал я тебя, Нестор, что в этих делах ты у нас — первый, а слово твоё о житии и погублении Бориса и Глеба, а тако же, чаю, о преподобном Феодосии, читал и сам Лаврентий.
— Всё это ладно, отче, да только какой может выйти толк от беседы двух иноков? — с печальной усталостью проговорил Нестор.
Игумен усмехнулся:
— Когда ведомый тебе греческий мудрец Пифагор открыл свою теорему, он принёс в жертву языческим богам сто быков. Значит, открытие истины того стоило, — а ведь сиракузец был неглупым человеком.
— «Музы» первого историка, грека же Геродота, не есть цифирная наука Пифагора, — не сдавался Нестор.
— Тогда ответь, чего ради собирались шесть Вселенских соборов, если не для того, чтобы торжествовала истина?