Право на месть
Шрифт:
– Сить, хать… – хлопая в ладоши, считал поставленный надзирать ученик.– Ку…
Андрей облизнул вдруг пересохшие губы:
– Научи меня убивать.
– Не понял,– произнес Зимородинский, все еще глядя в зал.
– Я должен научиться убивать,– повторил Андрей.– И ты меня научишь.
Это была уже не просьба – требование.
– В смысле? – Зимородинский прекрасно понимал, о чем говорит его ученик. Но еще не настало время ответа.
– Разве в слове «убивать» – несколько смыслов? – спросил Ласковин.
Зимородинский покачал головой.
– Ты можешь сломать кость.
– Я прошу… – Андрей говорил медленно, подыскивая слова,– я говорю об умении убивать, не ломая костей, не кулаком и не пулей. Ты знаешь, о чем я!
– А ты знаешь?
Андрей пожал плечами:
– Думаю, что нет.
– Но просишь?
– Ты знаешь! – твердо ответил Ласковин.
– Я должен подумать,– произнес Зимородинский.– Можешь сказать, что тебя надоумило?
– Считай, что было озарение,– ответил Андрей.
– Хорошо,– сказал Вячеслав Михайлович.– Приезжай сюда сегодня в одиннадцать вечера. Я дам ответ.
«И было ко мне слово Господне: сын человеческий! Были две женщины, дочери одной матери, и блудили они в Египте, блудили в своей молодости; там измяты груди их, и там растлили девственные сосцы их. Имена им: большой – Огола, а сестре ее – Оголива. И были они Моими, и рождали сыновей и дочерей; и именовались: Огола – Самариею, Оголива – Иерусалимом. И стала Огола блудить от Меня и пристрастилась к своим любовникам, к Ассириянам, к соседям своим, одевающимся в ткани яхонтового цвета, к областеначальникам и градоправителям, ко всем красивым юношам, всадникам, ездящим на конях; и расточала блудодеяния свои со всеми отборными из сынов Ассура, и оскверняла себя всеми идолами тех, к кому ни пристращалась; не переставала блудить и с Египтянами, потому что они с нею спали в молодости ее, и растлевали девственные сосцы ее, и изливали на нее похоть свою. За то Я и отдал ее в руки любовников ее, в руки сынов Ассура, к которым она пристрастилась. Они открыли наготу ее, взяли сыновей ее и дочерей ее, а ее убили мечом. И она сделалась позором между женщинами, когда совершили над нею казнь.
Сестра же ее, Оголива, видела это и еще развращеннее была в любви своей, и блужение ее превзошло блужение сестры ее».
– Какой гость! – проговорил Смушко, откладывая Библию.– Милости просим!
Отец Егорий, открывший глаза, когда его староста прекратил чтение, медленно качнул головой.
– Здравствуй,– сказал он.
– Здравствуйте, отец Егорий,– ответил Андрей.– Вот проведать вас решил. Извините, что так поздно…
– Да уж не рано,– проговорил Потмаков.– Второй час ночи. Но мы, как видишь, не спим, бодрствуем.
– Кушать хочешь? – спросил Смушко.– Супчик есть постный, огурчики. Поешь?
– Поем,– согласился Андрей.
Последний раз он ел восемь часов назад.
Смушко направился на кухню, и Андрей вышел вместе с ним. Ему почему-то трудно было оставаться наедине с отцом Егорием.
– Что не спите так поздно, Григорий Степанович? – спросил Андрей.
То, что бодрствует Потмаков,– обычное дело, но Смушко, заботясь о здоровье, старался ложиться раньше полуночи.
– Из-за него,– ответил староста, понизив голос, словно Игорь Саввович мог его услышать через две двери.– Видения у него… страшные. Боюсь я.
– И что он видит? – так же, почти шепотом, спросил Андрей.
– Не говорит,– огорченно проговорил Смушко.– На, возьми свой суп! – сказал он, вынимая тарелку из микроволновой печи.– И пойдем туда. Не хочу его одного оставлять… Как бы нам не потерять его, Андрюша! – прошептал с печалью и тревогой.
– Может – врача? – предложил Ласковин.
– Какое там! Он ведь и сам, можно сказать, доктор. Не согласится. Нет, постой еще минутку! Я думаю, тебе нужно к нам переехать! Поддержишь его!
– Не похоже, что он мне рад,– сказал Андрей.
– Неважно!
– Я подумаю,– проговорил Ласковин.– Может быть, вы и правы.
Спустя час, когда Андрей уходил, он все еще не был уверен, что посещение его порадовало Потмакова. Если да, то отец Егорий никак этого не показал.
Видя, насколько истончилось лицо иеромонаха, он понимал тревогу Смушко.
Если бы Андрей мог надеяться, что, будь он рядом, это поможет отцу Егорию, то немедленно оставил бы свое дело и переселился к нему вместе с Наташей. Но надежда на это была слабая.
Состояние Потмакова здорово испортило Ласковину настроение. Даже то, что Зимородинский принял его просьбу и сказал «да», не облегчало его мыслей. К Наташе он вернулся мрачный и злой. К счастью, девушка уже давно спала, и Ласковин не заразил ее своим состоянием.
К утру тяжесть ушла. Ласковина ждала работа, а жизнь кажется легче, когда светит солнце и птичий звон врывается через открытую форточку.
«Доброе утро! – мысленно поприветствовал Андрей Наташину прабабушку.– Кажется, я опять проспал до обеда?»
Глава восьмая
У мальчика были разные глаза. Когда на них падал свет лампы, они становились матовыми. Матово-голубым и матово-желтым. Вернее, золотистым. Как сплав золота и серебра.
«Кажется, он называется – электрон? – подумал отец Егорий.– Или нет?»
– Что мне сказать, чтобы тебя утешить? – спросил мальчик.
Сегодня он не был похож на ангелочка. Детское личико портил большой крючковатый клюв. Как у совы.
Когда мальчик говорил, клюв открывался и закрывался. Только к речи это не имело отношения.
Отец Егорий лежал на кровати, накрывшись по горло одеялом. Белый круг света упирался в книжную полку. На полке и сидел мальчик. Отец Егорий забеспокоился: крючки не выдержат – полка упадет на пол. Страх: если это случится, значит, мальчик действительно существует.
– Я тебя люблю,– сказал мальчик и потер ладошку о ладошку.
На руках его – детские рукавички, красные, с меховой опушкой.
На руках? Если там – руки.
– Скоро, скоро,– говорил мальчик,– мы снова будем вместе. И нам будет легко. А сейчас нам трудно. Потому что ты – слишком большой. А скоро станешь маленьким. Вот таким!