Шрифт:
1
Каждое утро я ловлю рассвет. Я ставлю будильник на то время, когда встаёт солнце. Просыпаюсь, беру фотоаппарат и фотографирую вид за окном.
Я делаю так уже три года – с тех пор, как умерли мои родители. То ноябрьское утро – первое моё утро без них – было необычайно ярким. Я больше не припомню ни одного такого же яркого ноябрьского утра. Они все были, как на подбор, серыми.
В то утро я встала пустая. Раздвинула шторы – а там всё было кроваво-красным.
И с тех пор это стало традицией. Я коллекционирую каждый рассвет.
В любой день недели, в пять утра, собака моих соседей начинает громко гавкать. Ей абсолютно безразлично, какой сегодня день – понедельник там, или воскресенье. Её пытались отучить от этой привычки, но так и не смогли.
Потом Павел Семёнович со своим Бобиком (так я мысленно называю этого пса, хотя на самом деле его зовут Бонифаций, коротко – Бони) оглушительно хлопают входной дверью, топают по лестнице и идут гулять. В это время я обычно ещё валяюсь в постели. Мне на грудь вспрыгивает Алиса – моя кошка – и начинает тереться мордочкой о мою щеку. Потом убегает на кухню, оглядываясь на меня.
Гавканье Бобика служит Алисе сигналом, что пора завтракать. И от этого я тоже не могу её отучить. Впрочем, я и не пыталась.
И сегодня всё начиналось точно так же. Гавканье Бобика, потом когти Алисы. Я сфотографировала рассвет – ничего особенного, обычный мартовский рассвет – и вновь легла спать.
Сплю я плохо. Я пробовала пить успокоительное, но от него только в туалет начала бегать, а сон лучше не стал.
Когда мне начинают сниться цветы, я понимаю, что пора вставать. Уж лучше видеть во сне какого-нибудь гигантского спрута, чем цветы, – так я считаю. Все эти розы, красные гвоздики, лилии...
Так уж получилось, что мне никогда не дарили цветов. Никогда – до смерти моих родителей.
Многие из моих знакомых любят повторять «Я – человек самостоятельный». Я тоже так говорила когда-то. А потом вдруг обнаружила, что холодильник у нас не самонаполняющийся, и в него надо покупать продукты. Которые портятся, если их вовремя не съешь. А ещё можно купить колбасу, но забыть купить хлеб... И такое тоже бывало. В самом начале моей одинокой жизни я никак не могла понять, сколько мне нужно колбасы, сколько – хлеба, молока и так далее.
Раньше можно было бросить: «Ой, я на работу опаздываю, ты помой за меня посуду», – и убежать. Или: «Свари мне, пожалуйста, кофе, пока я моюсь».
Но это всё ерунда... По сравнению с тишиной, которая иногда воцаряется в моей квартире.
Я терпеть не могла папиного пения в ванной. Я тогда говорила, что заслышав папин голос, даже мухи дохнут от ужаса прямо в полете. А сейчас я бы всё отдала за возможность ещё хоть раз услышать это устрашающее пение.
Впрочем, это всё пустое.
Завтраки у меня бывают трех видов. Завтрак первый – «совсем хреново». Состоит из чая (или кофе – это когда уж совсе-е-е-ем хреново). Завтрак второй – «жить можно». Состоит из чая и бутерброда. И завтрак третий – «нормально», самый редкий из всех. Состоит из чая, бутерброда и йогурта.
Понятия «хорошо» в моем лексиконе не существует.
А вообще, я завидую Алисе – для неё все завтраки совершенно одинаковые. Конечно, за исключением тех дней, когда я забываю купить кошачий корм, и Алисе приходится довольствоваться сметаной. Её недовольное мяуканье преследует меня потом в мыслях весь день.
Сегодня я, пожалуй, могла сказать «нормально». Мне не снились цветы, и на душе не лежал камень.
Я подошла к календарю и оторвала очередной листок. На календаре была дата: 8 марта.
Я улыбнулась. Самый нелюбимый папин праздник. Каждый год он ворчал, что в праздник должно быть, что праздновать – например, День Победы или день рождения. А тут – непонятно что, какой-то международный женский день! А мама смеялась:
– Ну должен же быть хоть один день в году, когда женщина имеет законное право не заниматься готовкой!
И тем не менее, она всегда готовила в этот день.
В принципе, 8 марта никто не работает. Но этот год был исключением для нашей конторы. Две недели назад умер главный редактор, и издательство «Радуга» будто осиротело.
Есть люди, работу которых как-то не замечаешь. Кажется, есть этот человек, и ладно, а если его не будет, то ничего не изменится. А оказалось, не тут-то было – система катастрофически разваливалась, никто не работал, все только пили чай и вспоминали Михаила Юрьевича.
Я, как никто другой, понимала, что так и будет – ведь я была его помощником. И все эти годы видела, как много держится именно на нём.
Две недели начальство решало, что делать с освободившейся должностью. Кого назначить на место человека, руководившего редакцией, одним из самых важных отделов в структуре издательства, пятнадцать лет?
Сегодня должен был прийти новый главный редактор. И я искренне надеялась на то, что сработаюсь с этим человеком, потому что менять работу – это было последнее, чего я хотела.
Мне было девятнадцать, когда я пришла в «Радугу». Помню, лето было очень жарким, и с самого его начала я тщетно искала работу. Меня никуда не хотели брать, мотивируя это отсутствием опыта.
Но я не отчаивалась и продолжала искать. Деньги были очень нужны, и поэтому я устроилась подработать в одну косметическую фирму, принимала заказы и развозила их по клиентам. Денег такая работа приносила немного, но это было лучше, чем совсем ничего.
Я очень хорошо помню день, когда мне позвонила Вика, прежний помощник Михаила Юрьевича, и предложила работу. Она уходила в декрет и искала себе замену.