Право на счастье

Пич Малони в последний раз обняла дочь. На душе было тоскливо, к глазам подступали слезы, но необходимо взять себя в руки. Нельзя, чтобы прощание было таким грустным.

— Анна, я прекрасно отдохнула и теперь чувствую себя совершенно другим человеком. Спасибо, дорогая, за все.

Пич обернулась и обняла зятя.

— Спасибо, Фредерик, за терпение и доброту к немолодой леди.

Глядя на высокую светловолосую женщину, красивую настолько, что прохожие на улице оборачивались, он ответил:

— Это вам спасибо. Принимать

Анна подала матери сумку от Гуччи и экстравагантный плащ, отороченный золотистым соболем.

— Ты чуть не забыла свое чудесное приобретение. В Милане может быть прохладнее, и плащ окажется как нельзя кстати. Не волнуйся, я договорилась, и в аэропорту тебя встретят. Мамочка, мы будем ждать тебя. Навещай нас почаще. Обещаешь?

Перелет из Флоренции в Милан занял не много времени. В аэропорту Пич встретил представитель «Пан-Америкэн» и проводил ее в зал ожидания пассажиров первого класса. Потягивая кофе, Пич старалась развлечь себя чтением «Геральд трибюн», но мысли ее все время возвращались к неприятному разговору с адвокатом Хорасом Беллером.

Почему так случилось, что она, вдова Дрейка Малони, одного из самых богатых людей в Америке, позволила диктовать своему банкиру и адвокату, как ей тратить деньги? Мог ли Дрейк действительно наделить их властью рушить мечты и надежды своего сына?

Молодой человек в униформе прервал ее размышления:

— Синьора Малони?

— Да?

Пич поднялась, решив, что пора готовиться к вылету.

— Вам позвонили. Пожалуйста, пройдите за мной.

Пич накинула плащ на плечи, взяла сумочку и вышла следом за молодым человеком в коридор, к установленному в стене телефонному аппарату.

— Прошу вас, синьора, вы можете поговорить здесь.

Пич поставила сумку на пол и взяла трубку, но услышала только длинный гудок. Может, следует подождать, прока перезвонят? Она опустила трубку на рычаг. Но никаких звонков не последовало. Наверное, глупо вот так стоять, уставившись на телефон, но и отойти она боялась. Возможно, с ней пытается связаться Анна. Только дочь знала, где находится Пич. Возможно, хочет сообщить что-то важное. Еще мог позвонить Стив или… Хорас.

Внезапно Пич почувствовала, как что-то твердое уткнулось ей в ребра, и над самым ухом мужской голос прошептал:

— Тихо!

Она обернулась и увидела молодого мужчину с сильно вьющимися темными волосами. Глаза его скрывали продолговатые солнцезащитные очки, а одет он был в плотно пригнанный по фигуре габардиновый костюм. Пич растерялась лишь на мгновение, но уже в следующую секунду, почувствовав, как ее схватили за руку, попыталась освободиться и возмущенно крикнула:

— Немедленно отпустите!

— Заткнись и делай, что тебе говорят! — приказал другой голос.

Но упирающееся в бок дуло пистолета было красноречивее слов. Неужели это все-таки случилось?! Пич слышала о похищении с целью выкупа, читала о подобном в газетах, но никогда не верила, что такое может произойти с ней. Дрейк всегда опасался этого и всеми способами старался оградить жену и детей от всяких происшествий.

Второй мужчина подхватил ее чемодан, и они повели Пич по заполненному спешащими людьми коридору к выходу из здания аэропорта. Надо было срочно что-то предпринять! Нельзя позволить увести себя из людного места. Дрейк говорил, что риск оправдан, только когда вокруг много свидетелей, потому что наедине с преступниками остается только уступать их требованиям.

Пич Малони лихорадочно перебирала варианты. Как действовать? Если у преступников хватило наглости захватить ее прямо здесь, не осмелятся ли они и пристрелить ее в присутствии многих десятков свидетелей? Убегут ли, если она закатит сейчас истерику? Если она закричит, придет ли кто-нибудь ей на помощь? И хватит ли у нее духу закричать? Преодолеет ли страх, судорожно сжимающий горло?

До стеклянных дверей оставалось не более двадцати футов. Увидев полицейского, вдова миллионера едва не прослезилась от счастья. Никогда еще вид формы не вызывал у нее такого прилива радости. Сейчас или никогда! В следующее мгновение Пич швырнула под ноги свою сумочку, и в тот момент, когда один из преступников споткнулся, она рванулась вперед, едва не оглохнув от собственного крика. В ту же секунду раздался выстрел, и, падая на пол, Пич решила, что умирает.

Шасси огромного лайнера коснулось бетонной дорожки лос-анджелесского аэропорта. Самолет вернул Пич домой после четырнадцатидневного отдыха во Флоренции и страшных двадцати четырех часов в Милане. Слава Богу, она осталась жива и здорова! И наконец-то на родине. Пич задумчиво провела рукой по безнадежно испорченному плащу. Приобретенный по настоянию дочери, он спас ей жизнь. Пич сохранит плащ как реликвию. А может быть, это рука незабвенного Дрейка с небес отвела дуло пистолета, и пуля утонула в пушистом дорогом мехе…

Еще раз она последовала совету покойного мужа, и в очередной раз он оказался прав. Хотя полиция и пыталась убедить ее, что это не было простым похищением и скорее имеет политические мотивы, Пич осталась при своем мнении.

Захват заложников — весьма распространенное явление в Италии, и Дрейк не зря опасался, что подобное может произойти и с членами его семьи. Он никогда не боялся за себя, но мысль о том, что могут пострадать жена и дети, внушала ему страх. С того самого дня, как муж узнал, что Пич беременна, он сделал все, чтобы оградить частную жизнь семьи от любопытных. Ни разу Дрейк не дал разрешения на опубликование снимков своих детей и добился того, чтобы его чеканный профиль, доселе часто мелькавший в прессе, появлялся на страницах газет как можно реже.

Они вели уединенную жизнь. Дрейк старался вести дела так, чтобы внимание привлекали его инвестиции, а не он сам. Адвокатам и банкирам было приказано сохранять анонимность, а он, оставаясь в тени, наслаждался головокружительными комбинациями.

Шли годы, и никто не тревожил покой семьи, так что все чувствовали себя комфортно и безопасно. И Пич отбросила идею о том, что нападение носило политический характер, как вздорную. Просто смешно! У нее не было врагов, и, несмотря на свое многомиллионное состояние, Пич не могла им распоряжаться. Дрейк оставил все в руках людей, здравому рассудку которых доверял больше, чем жене.