Право на жизнь
Шрифт:
Обосновавшись на высоком густом дереве, аккурат посредине между добиваемым поселком и насыпью, на которой стоял бронепоезд, Данил отстегнул шлем, с которым не успел еще освоиться, повесил на пояс, вытащил из подсумка бинокль и принялся осматриваться. «Юкон» давал прекрасную картинку, да к тому же и расстояние было невелико – километр, не больше.
Первым делом оглядел бронепоезд. Весь его вид свидетельствовал, что местные тоже были не лыком шиты. Бронепоезд хоть и стоял еще на рельсах, но выглядел куда как хуже, чем в тот раз, когда Данил увидел его впервые. Тепловоз раздолбан, коптит, у двух броневагонов в бортах здоровенные
«Его проще бросить, чем обратно тащить, – злорадно усмехнулся Данил, которому теперь любая мысль об уроне, причиненном Братству, доставляла жгучее удовлетворение. – С такими повреждениями они даже тепловоз не заведут… Ах да… У них, кажется, еще «черный паровоз» есть… Его в бой не вводят, на подходах оставляют…»
Полюбовавшись еще пару минут на неподвижный состав, он перевел взгляд на поле боя. Хасан, похоже, решил не распылять силы, а сконцентрировал основной удар на одном направлении, пустив с других сторон небольшие группы для отвлечения внимания. Пока эти мелкие группки кусали периметр, приняв на себя все основное внимание и огонь обороняющихся, основная ударная группа под прикрытием артиллерии подобралась к бетонке, которая была уже изрядно побита пушками и минометами бронепоезда, и, заняв плацдарм, принялись методично выгрызать у противника кусок за куском. Танки, судя по реву дизелей и лязгу траков, уже действовали на территории поселка в тесном взаимодействии с пехотой, а это значило, что территория комбината совсем скоро будет основательно вычищена.
«И нашими руками тоже, – напомнил себе Данил. – Все мы в этом замешаны…»
Он перенес сектор наблюдения с периметра на подступы к бетонке, сплошь усеянные телами, и с горечью усмехнулся. Этого следовало ожидать: вперед Хасан пустил не своих бойцов, а чужих – войсковых и вокзальных. Вот Кислый лежит, раскинувшись, вон Лютый. Чуть дальше – Одноглазый из войсковых, свернулся калачиком, живот зажимает. А рядом с ним и сам Михалыч. Строго в небо смотрит, будто видит там что-то очень серьезное и к улыбке совсем не располагающее.
– Ух, ответите мне, суки… – сжав до онемения челюсти, тихо прохрипел Данил. – За все спрошу, найду способ… Все гнездо ваше клятое выжгу, жизнь на это положу!
Внизу вдруг шумнуло, и он буквально приклеился к дереву. Отлип осторожно, глянул вниз – у ствола стоял Шейдер и с усмешкой глядел вверх. Дернул стволом в руке – слезай, типа.
– Только осторожно сползай. Руки держи на виду и голову. А то я человек мнительный, бабахну ненароком, а Хасан о тебе как об особо ценном экземпляре отзывался. Желает тебя воочию лицезреть.
Рука дернулась было к поясу, но Шейдер с улыбкой качнул головой. Да Добрынин и сам уж понял, что затея бесполезная, – враг успеет в нем дырок навертеть, пока он шлем натягивает.
– Хотя ты мне таким уж особо ценным не кажешься, – поделился с ним главный разведчик, глядя, как Данил сползает вниз. – Такого косяка упороть… Учил вас полковник, учил – а вот про «Тополя», похоже, забыл
– Что?! – Добрынин даже приостановился, вспомнив, как внимательно смотрел на него тогда Шейдер.
– Да то… Когда Хасан лапшу-то вам вешал… «Время у вас пять минут всего, а то по бронепоезду ударят…» – презрительно усмехнулся главный разведчик. – От комбината до железной дороги – меньше километра! «Тополь» просто технически не сможет ударить на столь малое расстояние! Вот тут бы тебе и навострить ушки-то – да нет, скушал за милую душу. Зачем бы твоей группе уничтожать установки, если они в этом бою просто бесполезны? Не задумался?
Дани молча спрыгнул вниз, понимая, что даже если бы он и обратил внимание на эти слова – это ничего не решило бы. Совсем ничего. Слишком уж близка и желанна была добыча…
– А с Семенычем-то как справились? Кто такой богатырь? Шрек небось? – оглядев его, безо всякой злобы спросил Шейдер. – Ты не думай, я не в обиде. Проф, конечно, мужик нормальный был, умный, Тарантул его всегда выделял – но больно уж строгий. Нам, разведке, частенько от него по первое число доставалось. Допек, если честно, своими придирками. Вот здесь уже сидел, – он ткнул двумя пальцами куда-то под кадык. – Туда и дорога…
– Зачем? – с ненавистью глядя на главного разведчика только и нашелся что спросить Данил.
– Ты, видимо, все это имеешь в виду? – поинтересовался Шейдер, кивнув в сторону комбината. Пожал плечами. – Жить-то хочется… Да ты, поди, и сам уже все знаешь… Семеныча-то вы запытали?
– Убежище – это правда?.. – проигнорировал этот вопрос Данил.
Шейдер вновь пожал плечами:
– Соляры у вас немеряно, а она нынче в дефиците. Да и контроль торговых путей опять же… Но это не главное. Больше всего личное пожелание Тарантула здесь сыграло. «Всех под корень» – прямо так и сказал.
И страшная догадка вдруг мелькнула у Данила в голове: «Неужели и здесь Санька был прав…»
– Да кто он такой, этот ваш Тарантул?! – чувствуя, как стремительно слабеют ноги, прохрипел он.
– А Семеныч-то неужто не сказал? – удивился Шейдер. – Крепок…
– Не спрашивали…
– Упустил, значит… – кивнул Шейдер. – Понятно… Тарантул – это история отдельная. Пришлый он. Лет пятнадцать назад к Братству прибился и за эти годы с пешки до ферзя сумел подняться. В службе рубился как одержимый, словно вперед его что-то гнало – вот и вылез в верха.
– Откуда пришлый?! – заорал Данил. – Откуда, ублюдок, отвечай!
– Ты б с выражениями осторожнее, – мгновенно сбросив улыбку, сквозь сжатые зубы процедил Шейдер. – А то шлепну сейчас, не погляжу, что майор тебя живым затребовал… Из ваших краев и забрел, сумел выбраться, хотя, рассказывал, фонило у вас тогда порядочно… Это для нас он – Тарантул, а для вас – Паук.
Земля качнулась у Добрынина под ногами. Мир рушился, рассыпался словно карточный домик. То, что раньше казалось гранитно незыблемым, на поверку оказалось неопределенным и зыбким словно туман над болотом. Привычные вещи и понятия, те, опираясь на которые он жил всю свою сознательную жизнь, исчезли в мгновение ока, сменившись совершенно иной реальностью. Сашка – мертв. Полковник – предатель. Паук – жив. Это было что-то невозможное, что-то, во что отказывался верить его мозг…