Право на жизнь
Шрифт:
– Не мешайся, мальчик! Иди лучше домой!
И Илья пошел домой. В их доме никто не проснулся. Он прокрался к себе в комнату и в обнимку с Петрушкой улегся в постель. На душе у него было радостно и спокойно.
Но еще долго зарево от пожара металось по стенам комнаты, и еще долго не приходила тьма…
Все это Илья вспомнил и пережил заново, лежа на кровати в санатории. Но куда он дел тогда эту куклу? Где она сейчас?..
Он поднялся с кровати, подошел к окну. За окном была ночь, совсем не такая ночь, как была тогда, в детстве. Шел
«Мне иногда кажется… Да, мне иногда кажется, что я уже побывал в его шкуре. Но когда, где?.. Не помню. Я иногда стараюсь припомнить, мне кажется, это было в детстве… Неужели я совершил какое-то преступление? Ведь урод говорил о том, что Петрушка просыпается в человеке, он совершает преступление, а дальше может жить и не знать о своем преступлении. Невольный убийца… Это страшно, это намного страшнее, чем быть жертвой или обдуманным убийцей… Невольный убийца… А теперь мне остается только убить себя. Ведь жить так нельзя. Ведь, только убив себя, я избавлюсь от живущей во мне куклы».
Илья перестал писать, прочел последнюю фразу, крест-накрест перечеркнул написанное и, скомкав бумажку, сунул в карман.
Илья вдруг вспомнил слова Амвросия, сказанные на кладбище после боя с чудью: «Подумай, почему Атхилоп избрал именно тебя».
А действительно, почему? Почему именно я?
Илья, поднявшись из-за стола, вновь заходил по комнате. Часы на стене показывали четыре часа ночи. На улице завывал ветер. Илья дождался шести часов, оделся и, захватив все вещи, не забыв положить в карман бандитский глаз, вышел из санатория. Автобус до Петербурга отходил в половине восьмого.
Илья решил никому не сообщать о своем отъезде в Новгород, где он намеревался найти разгадку того, что же с ним происходит на самом деле.
Автобус довез его до Невского проспекта. Он знал, что поезд до Новгорода отправляется с Варшавского вокзала только в четыре часа дня. Рано на вокзал ехать не хотелось, и он решил, возможно, в последний раз прогуляться по Невскому, раз уж тут оказался.
Около «Катькиного» садика Илью остановил молодой человек со следами вырождения на пухлом лице. Пуская слюни на рубашку, протянул Илье бумажку с закорючкой, чем-то напоминавшей свастику. Илья покрутил бумажку в руке, не зная, что делать с подарком идиота, и бросил в урну; та уже переполнилась от таких бумажек, и было такое чувство, что урну сейчас вырвет.
В самом садике кто-то не переставая вопил в мегафон о национальной идее. Илья зашел и огляделся: два десятка слушателей и десяток выступавших объединял единый недуг. Все они были умственно недоразвитые, это было видно невооруженным глазом. У всех у них на руке были повязки с той же символикой. Слюни текли на рубашки, выпуклые глаза с восторгом глядели на такого же выступавшего идиота, между ними чувствовалось полное взаимопонимание. Но вот Илья, как ни старался, никак не мог понять выступающего идиотского человека.
Илья послушал и хотел идти подальше от идиотов, но тут к памятнику Екатерины поднялся предводитель – заросший бородой мужчина и стал говорить, но тоже какую-то ахинею. Илья слушал в недоумении. В выступавшем он узнал… сначала ему казалось, что он ошибся, но, приглядевшись и прислушавшись, понял, что нет. Это был санитар из психушки Кирилл. И странно, но почудился Илье рядом с Кириллом еще один расплывчатый силуэт кого-то в черном… Но нет, это только почудилось.
Илья повернулся и вышел из садика.
Бывший бандит Кирилл, чудом спасшийся от смерти, теперь работал старшим воспитателем в интернате для умственно отсталых и, увлекшись в последнее время национальной идеей, организовал кружок юных гитлеристов, читал им «майн кампф» и рассказывал о детстве фюрера, которое, по словам Кирилла, тоже проходило в интернате для умственно отсталых; и когда они станут взрослыми идиотами, то тоже смогут собраться в армию и устроить мировую войну. Ущербный народ слушал Кирилла внимательно. Но особенно умственно отсталым нравилось, надев повязку со свастикой, вышагивать в затылок друг другу куда-нибудь, куда послали. А посылал их Кирилл вокруг помойки, и те маршировали исправно до самого обеда.
В общем, устроился он неплохо, и кормили бесплатно. Раз в неделю воспитатель Кирилл выводил всю свою ораву к памятнику Екатерине – и воспитанники его были счастливы.
Илья остановился на Невском. Хотелось посидеть где-нибудь, до отправления поезда было еще далеко. В Катькином саду он видел лавочки, но уж больно не хотелось проходить через толпу идиотов и видеть физиономию этого мерзавца Кирилла. Илья обогнул садик и вошел не с главного входа, а в боковую калитку.
Он оказался в аллее. Посредине одной из скамеек сидел низкорослый человек в старомодном пальто и, сильно ссутулившись, бысгро-быстро писал в лежавшей у него на коленях общей тетради. Что-то очень знакомое показалось Илье в этом человеке.
Усевшись рядом с ним, Илья искоса поглядывал на его доброе лицо с лохматыми бровями и старался вспомнить, где мог встречаться с ним… Возможно, давно, в другой обстановке…
– Парамон, – негромко сказал Илья. – Точно. Это же Парамон!
Илья наконец признал своего товарища, помогавшего ему бежать из психбольницы, где из Ильи чуть не сделали идиота. А ведь он мог бы вот так же, пуская слюни, стоять в рядах фашистов возле памятника императрице и вслушиваться в бред лидеров.
При упоминании его имени Парамон вздрогнул и взглянул на Илью.
– А, Илья, здорово, – бровастый человек, ничуть не удивившись встрече, протянул ему руку. – Опять из меня роман прет, прямо не могу. Видать, снова к психиатру идти нужно, чтобы на обследование направил. Слушай, ты погоди минутку, а, сейчас главу только допишу.
Парамон опять склонился над тетрадью.
«Да-а, – подумал Илья. – Тяжелый у Парамона недуг, никак излечить не могут. Интересно, сколько он уже романов написал?»
Внимание Ильи привлекла девочка в платьице с надувным красно-черным мячиком в руках.