Праздничная книга. Январь - июль

Фрай Макс

Он неопределенно пожал плечами.

— Должно быть, именно это со мной сейчас и происходит.

Я постучала согнутым пальцем по столу.

— Задавайте еще вопросы. Ну?

Если бы он спросил, в каком классе я учусь, или какой предмет у меня любимый, я бы просто ушла. Но до него наконец-то дошло, и он поинтересовался моим именем. Имя у меня красивое, я охотно произношу его вслух:

— Инес Штром.

— Ух ты, — сказал он уважительно, — такое имя подошло бы мечу или пушке.

—

Пушке?

Я попыталась представить себе эту пушку. Уж конечно, дальнобойная, с длинным стволом. На ней хорошо сидеть, когда она хорошенько нагрета солнцем и стоит где-нибудь во дворе музея артиллерии, а кругом — весна, и на голове у тебя венок из одуванчиков. И еще можно попробовать пройти по ней босыми ногами, до самого жерла, а оттуда — спрыгнуть в траву.

А стрелять из такой — одно удовольствие. Нужно долго запихивать туда снаряд и по-всякому его прилаживать, проталкивая внутрь, а потом целиться, следуя указаниям издерганного, охрипшего лейтенанта, и, наконец, тянуть за веревку и поскорей хвататься ладонями за уши. Снаряд улетит с дьявольским хохотом и что уж он там натворит среди вражеских рядов — ты и не увидишь, потому что не твоего ума это дело.

Волочась по разбитой дороге, под дождем, ты толкаешь колеса своей пушки по имени Инес Штром и совсем не чувствуешь себя одиноким.

— Мне больше нравится быть пушкой, — сказала я. — Мечом — не так интересно.

— Значит, будешь пушкой, — согласился он покладисто.

— Теперь мой черед спрашивать, — заявила я.

— А тебе не пора домой?

— И что мне, по-вашему, делать дома?

— Уроки, — предложил он.

— Скажите, вы меня за дурочку держите или я все-таки похожа на пушку? — осведомилась я.

Он немного поразмыслил на эту тему.

— Мне трудно судить, — признался он наконец. — Тебе удается сбивать меня с толку, что, несомненно, свидетельствует о твоем уме. Но, с другой стороны, много ли нужно ума, чтобы сбить меня с толку? Вот я и не могу ответить на твой вопрос однозначно.

— Следовательно, мы можем судить лишь об относительности моего ума касательно вашего, — восторжествовала я. — Как вас зовут?

— Валентин, — сказал он.

— Я назвала имя и фамилию, — надулась я. — Нечестно зажимать целый вопрос.

— Валентин Фихтеле.

— Ага, — сказала я и отвела глаза.

Он насторожился.

— Что?

— Небось, «Фихтеле» — не настоящая фамилия. Соврать решили.

Он засмеялся.

— Тогда — «Айзенбах». Подходит?

— Лучше уж Фихтеле, — проворчала я.

— Лучше просто Валентин, — сказал он. — Заказать тебе сок? Тут, кажется, подают что-то такое…

— Тут подают два вида пива, разбавленное и не очень, — рассердилась я. — И я сюда не ради выпивки пришла,

а ради вас.

Я видела, что ему хочется чувствовать себя польщенным, но он боится. Ему достаточно лет, чтобы знать: неожиданности чаще всего бывают неприятными, а женский интерес — тем более.

— Я вам не сделаю дурного, — обещала я. — Мне просто хотелось с вами познакомиться.

— Почему?

— Потому что я каждый день вижу вас из окна.

— А я тебя вижу в первый раз, — признался он.

— Будь наоборот, я бы сказала, что мы оба погрешили против законов физики. Я их сейчас, кстати, изучаю.

— Вот как?

— Да. И вот вам главный закон физики: если ты за кем-то подсматриваешь из окна, задерни шторы.

— Ты задергиваешь шторы?

— Вовсе нет. Вы достаточно беспечны, чтобы я могла соблюдать законы физики, оставляя окно открытым.

Он повернулся и безошибочно нашел глазами мое окошко.

— Что ж, в таком случае, ты все обо мне уже знаешь. Мне двадцать восемь лет, меня зовут Валентин, и каждое утро я прихожу сюда — сидеть на стуле и пить пиво.

* * *

Дожди прилетали вместе с ветром, и трава принимала их благодарно. Она поднималась выше человеческого роста, полная влаги, а полю не было видно конца. В этом году, как и в прошлом, здесь не сеяли, и сорняки поднялись на сытной почве настолько рослые и крепкие, что колеса телег ломали их со звучным хрустом, словно это были кости. Безымянные пепелища за лето поросли лопухами.

Войска ходили по этой местности взад-вперед. В принципе, она должна была стать уже знакомой, почти родной, но Валентин так и не научился узнавать ее при каждой новой встрече, потому что каждый раз им давали новое задание: занять деревню, занять холм, выбить из рощи неприятеля, снять снайпера с колокольни. И всегда Валентину казалось, что это новая деревня, новый холм, новая роща, новая колокольня, а вот неприятель и отдельный снайпер — они, наоборот, всегда были одни и те же, неубиваемые, неизменные. Куда ни придешь — в какую деревню, в какую рощу, — они тут как тут, целые и невредимые, и требуется снова и снова их выбить, снять и уничтожить.

И вот они шли по дороге, которую Шальк почему-то узнавал, а Валентин узнавать отказывался. Он и дороги-то не видел — одни только сорняки в человеческий рост. Но Шальк утверждал, что они здесь уже были в прошлом месяце, даже пытался напоминать какие-то подробности. Валентин не спорил. Шальк — первый номер их расчета, все ответственные решения принимает тоже Шальк, когда до такого доходит дело. Валентин не видит выше колеса, в то время как Шальк тянет лошадь и имеет перед собой сравнительно широкий кругозор.