Предания вершин седых

Инош Алана

Не видела и не слышала Зареока, как родилась её сестричка. Никакая сила не могла её пробудить вот уже третий день, потом и четвёртый. Тогда решено было показать её девам Лалады в Тихой Роще: авось умели они эту непонятную хворь лечить. А Яворица, будто почувствовав беду, заглянула в гости раньше оговоренного срока. Долго хмурилась она, всматриваясь в лицо Зареоки, а потом проговорила:

— Слепые и глухие вы, что ли, любезные родительницы? Или сердца у вас нет? Не глядите так на меня, знаю я, что добра вы дочери хотели, но то добро обернулось для неё горем. Известно мне всё про навью Леглит, про их с Зареокой любовь... Потеряла ваша дочка одну ладу, так вы её и другой лишить захотели?

Вот что, мои любезные: сейчас понесём Зареоку к девам Лалады, и ежели удастся её исцелить, пообещайте мне, что вы не станете чинить им с Леглит препятствий. Я эту навью знаю и могу о ней сказать лишь хорошее.

— Ну, коли ты можешь за неё поручиться, тогда пусть она берёт нашу дочку в жёны, — сказала Владета после тяжкого раздумья.

— Пусть берёт, лишь бы Зоренька живая и здоровая была, — расплакалась матушка Душица, прижимая к груди новорождённую малютку.

— Я за неё ручаюсь, — сказала Яворица. — А теперь идём, лечить Зореньку надо.

Она подняла Зареоку на руки и кивнула Владете, чтоб та следовала за ней. Матушке Душице, только что родившей, она велела оставаться и за младшими присматривать. Те не посмели ослушаться. Обеим родительницам Зареоки Яворица годилась в прабабушки.

Один шаг в проход — и нарядные сапоги Яворицы ступили на мягкую траву Тихой Рощи, а следом за ней перенеслась Владета. Они направились к калитке ограды, окружавшей Дом-дерево; там им навстречу вышли несколько служительниц Лалады. Они сразу устремили внимательные и полные сострадания взоры на девушку, которую старшая женщина-кошка несла в объятиях.

— Беда стряслась, девы мои хорошие, девы мои мудрые, — проговорила Яворица. — Не просыпается у нас девица эта. Заснула от горя и всё никак очи свои светлые не открывает, а уж четвёртый день пошёл.

Заглянув девушке в лицо, Верховная Дева с улыбкой ответила:

— Пробудить её может та, кому её сердце отдано. Только лада и знает словечко заветное, которое девицу подымет.

Яворица с Владетой переглянулись:

— За навьей идти, стало быть, надобно.

— Ну, вот ты, матушка, и ступай за нею, — решила Яворица, кивнув родительнице Зареоки. — Расскажи ей всё и приведи сюда, а я с Зоренькой побуду.

Владета шагнула в проход, а девы Лалады повели Яворицу с Зареокой на руках к пещере Восточного Ключа. Опустив девушку на пол, женщина-кошка сняла кафтан, постелила и переложила Зареоку на него — чтоб не на камнях голых та лежала, а голову устроила на своих коленях.

— Скоро, скоро уж придёт лада твоя, — с улыбкой проговорила она, ласково поглаживая девушку по волосам. — Скоро шепнёт словечко заветное. И не будут больше глазки твои слёзы лить.

7

Строительство акведука для подачи воды в город Гудок шло полным ходом. Руководила работой Леглит, взяв себе в помощницы соседок по комнате — Эвгирд и Хемильвит. Все основные расчёты, а также чертежи принадлежали ей, но оплату у городских властей она попросила одинаковую и себе, и им. Усиленная работа дала свои плоды: навья уже собрала средства, достаточные для строительства собственного дома. В основном это была лишь стоимость камня, а возвести особняк Леглит могла и сама, даже в одиночку. Ну и по мелочи — обстановка, посуда и прочее. На широкую ногу она решила не размахиваться, рассудив, что довольно будет двух этажей и пяти комнат. А буквально на днях её ждал подарок: белогорская правительница распорядилась выплатить всем зодчим деньги на жильё. Ещё бы они этого не заслужили! Трудясь за крошечную плату — почти за миску еды и кров, да и тот весьма условный, они возводили на месте Зимграда такой красавец-город, какие и в самой Нави были редкостью.

Госпожа Олириэн душу вложила в этот огромный, изматывающий труд. И это невозможно было не оценить по достоинству. Зодчие получили право селиться в любом месте по своему желанию, но большинство выбрали Зимград и его белогорского собрата — Ясноград, ещё одно детище Олириэн. Леглит пока не определилась, где строиться.

Вскипел на костерке чайник, и Эвгирд заварила отвар тэи. Три навьи расположились на складных стульчиках, а столом им служила пустая деревянная бочка. Хемильвит достала из колодца ведро, в котором у них хранилось масло, сливки для отвара тэи, а также запечённая тушка домашнего гуся. В корзинке под чистой тряпицей — хлеб и крошечный горшочек мёда; таков был их обед по-походному в разгар рабочего дня. Сливки в колодце были ледяные, масло — умеренно плотное, не расползающееся склизко под ножом. Хлеб — свежий, с хрустящей корочкой... Леглит вспомнились корзинки с гостинцами от Зареоки. Глухая боль заныла в сердце, которое никак не желало забыть милую губку, круглые щёчки. Да и как успеешь забыть, когда всего четыре дня назад Зареока сказала ей: «Жестокая лада».

Хоть бы она не была больна! Ведь отчего-то же она так похудела?.. Только бы не хворь.

— Леглит, ты что будешь — окорочок или крылышко? Или, может, предпочитаешь грудку? — спросила Эвгирд, разделывая холодного печёного гуся.

— Мне всё равно, — проронила Леглит.

Вторая её помощница резала хлеб на ломтики и мазала маслом, а сверху — тягучим золотым мёдом. Она же разлила отвар по чашкам и щедро плеснула сливок.

— Эх, яичницы бы горяченькой ещё! — мечтательно проговорила она.

— Ну так сходи, попроси у горожан яиц, — усмехнулась Эвгирд. — И сковородку уж заодно.

— Яйца у нас и дома есть, — рассудила Хемильвит. — И правда, сгоняю-ка я.

— Давай. Да побыстрее, перерыв на обед короткий, — кивнула Эвгирд. И добавила, когда та исчезла в проходе: — Спасибо камню госпожи Рамут. Огромная польза от такого способа передвижения. Сберегает кучу времени!

Леглит четвёртый день кусок в горло не лез. Кошка-вдова... Пусть. Так лучше для неё. Лишь бы эта хрупкость не от болезни, ведь страшно подумать, если с ней что-нибудь... Леглит сняла шляпу, и ветерок обдул голову, с которой зубчато-рычажное приспособление Театео в очередной раз сбрило всё отросшее за пару месяцев.

Едва она сделала глоток отвара, как из прохода появилась не Хемильвит, а родительница Зареоки, Владета. Одного взгляда на её серьёзное, суровое лицо Леглит хватило, чтобы похолодеть от дурных предчувствий.

— Гм, доброго дня, госпожа Леглит, — проговорила женщина-кошка. И добавила, поклонившись Эвгирд: — И тебе, госпожа, чьего имени не знаю. Беда у нас...

Леглит вскочила, ощущая дрожь в коленях и обморочную дурноту в кишках.

— Что с ней?

Владета долго молчала, хмуро вглядываясь в навью, в их обед на бочке, в строящийся вдали водовод, похожий на изящный арочный мост... А Леглит с каждым мгновением этого промедления погружалась в мертвящий холод.

— Нет, — пробормотала она, качая головой. Губы вмиг пересохли, а у ветра не хватало сил, чтобы наполнить её грудь свежим воздухом. — Нет...

— Да живая она, — буркнула женщина-кошка, сообразив, к счастью, как её затянувшееся молчание выглядело. — Хворь сонная какая-то у неё. Спит уж четвёртый день кряду, никак не добудимся. Девы Лалады в Тихой Роще говорят, что только ты её поднять сможешь. Слово какое-то знаешь... Это правда? Знаешь?

— Какое слово?! Что случилось?! — вскричала Леглит, на грани помешательства от ураганной смеси ужаса, боли, острой нежности, любви, неуверенного облегчения: «Жива...»