Шрифт:
В лощинке с пучками чия, похожими на торчмя поставленные снопы, я увидел маленького лисенка. Мы оба замерли. Лисенок вжался в землю и даже прижмурил глаза — он еще надеялся, что я его не заметил. А мне стоило лишь шагнуть, и я бы прищемил его куцый хвост. Вот шагну, прищемлю и сразу изменю его лисью судьбу. И заживешь ты, дикий зверь, у меня, без забот и страха, в сытости и тепле. И будешь игрив и весел на радость себе и мне.
Но я не наступил лисенку на хвост, а прошел мимо. Однажды я так же вот хотел осчастливить волчонка…
Случилось это в
Тогда мне просто хотелось вырастить из дикого волчонка домашнего волка. И стать его хозяином, как становится хозяином собаки тот, кто вырастит ее из щенка.
Но хозяином я не стал. Я сам стал волчицей, волком, вожаком стаи. Кое-чему, конечно, я его научил. Но еще большему научил меня он…
На вершинах гор всегда особая тишина. Тишина и простор до рези в глазах. Тут слышишь, как ежится, подсыхая, опавший лист. Обтаявшая елочка выдернула из сугроба зеленую лапку и обмахивается ею как веером. С шорохом пропихиваются сквозь бурую ветошь зеленые закорючки травы. Первые цветы по ночам еще замерзают до остекленения, а днем снова оттаивают и пахнут.
С таких вершин горные волки высматривают добычу.
Не звал я, сидя на камне, что из-за соседней глыбы следили за мной желтые волчьи глаза. В завалах камней было волчье логово. А в логове шесть волчат.
Потом это логово обнаружил охотник-аджарец. Пятерых он сдал и получил премию, а одного я выпросил для себя. Не думал я, что этот веселый мутноглазый щенок оставит о себе такую печальную память.
Отныне моя жизнь в горах странным образом переплелась с жизнью волка. Мне хотелось увидеть, как волчонок будет расти и меняться. Ведь в логово дикого волка не влезешь, не узнаешь, что происходит там. А тут все перед твоими глазами. И еще мне хотелось стать хозяином волка.
Сразу же выяснилось, что я, Хозяин и Повелитель, ничего не могу навязать волчонку, скорее он меня может принудить. Я должен его кормить, когда он захочет, я должен убрать за ним, когда он напачкает. После еды ему надо терпеливо гладить вздутый живот: без этого у него, видите ли, нарушается пищеварение.
С каждым днем все больше разрушались мои привычные представления о волках.
Свирепый, кровожадный, страшный. Человек воюет с волками всю жизнь. Но вот он, «свирепый и кровожадный». Черно-серый пушистый колобок. Толстые лапы расползаются, и он смешно тычется в пол пухлым щенячьим носом. Мутно-голубые глаза и мягкие обвислые ушки. Жалкий тощий хвостик. Тянется к соске, чмокает молоко и поскуливает. А потом спит непробудно.
«Из волчонка вырастет волк». Да, тот самый «свирепый и кровожадный», каким мы его сделали сами! Мы присвоили волчью добычу и тем самым принудили волков нападать на наши стада. А потом начали убивать, как вредителей и конкурентов.
А волчонок спит себе и посапывает. И точно такие же волчата лежат сейчас во всех горных логовах. На мордочке пробивается серая шерстка, а за ушами шерсть рыжеватая. На спине черная длинная шерсть и мягкий, пушистый подшерсток. Ни волчьего тревожного запаха, ни волчьего страшного вида. Милый собачий щенок.
К шестому июня волчонок стал бойко шлепать на толстых лапках. Не хотел больше лежать в тесном ящике. Ушки у него почти встали. Он чистюля, не пачкает на подстилке, хоть никто его этому не учил. Пьет — лакает! — уже из плошки, детскую соску не хочет брать. Молоко находит по запаху: нацелив нос, крадется к нему, как к добыче.
После еды не плюхается сразу спать, как раньше, а затевает игру. Но лапы еще плохо слушаются, расползаются. Очень любит, когда его моют теплой водой, — лежит в тазу кверху лапками и не шевелится. Может, ему представляется, что его вылизывает волчица-мать…
К середине июня лапки окрепли, играть волчонку хочется больше и больше. Научился чесать бока задней лапой. Но плохо еще: опрокидывается. Стал вылизываться языком. Грызет и волочит все, что по силам: зубы режутся. Не так жаден теперь, не набрасывается на молоко, как прежде. Но появилась привычка бегать сзади, тереться и тыкаться в ноги — выпрашивать. Наверное, в это время в диком логове волки начинают приносить волчатам мясо. И волчатам надо его выпрашивать.
Нет, голубчик, не будет тебе волчьих деликатесов! Лопай суп, кашу и молоко. И хватит торчать дома, пора в горы. Волку положено смотреть в лес!
А волчонок в лес не хочет смотреть. И в лесу он смотрит не по сторонам, а путается в ногах. Ни запахи, ни шорохи леса не будоражат в нем никаких диких инстинктов. Даже на волчьи следы на грязи — свежие и, наверное, пахучие! — он и носом не повел. И я вдруг понял, что я наделал! В лесу ему теперь не прожить — я не могу научить его лесной жизни. И среди людей ему без меня не прожить: он волк. Понимаю его теперь только я, и доверяет он только мне.
Я волчья мать, волк — мой сын. Как только волчонок открыл глаза, он увидел перед собой человека и человечье жилье. А положено было увидеть волчицу-мать и волчье логово. И он принял человека за мать, а комнату за логово.
Как настоящий сын, волк начал радовать и огорчать. Посыпались жалобы от соседей.
Ребятишки принесли зайчонка в курчавой оливковой шерстке. На миг зазевались — и зайчонок уже в волчьей пасти, весь целиком!
Пока волчонок только играет — он не знает еще, что делать с зайчонком. Я легко разжал его челюсти и вынул обмусоленного малыша.
Снова жалоба: задушил петуха. Это уже посерьезней. Расфуфыренный болван принял его за щенка и с петушиной самонадеянностью бросился прогонять. Волчонок и в самом деле похож на щенка овчарки: поджарый, длинноногий, со стоячими ушами, тощим еще хвостиком и острым носом. Только шерсть уже особого, волчьего цвета.