Преданный
Шрифт:
Моя техника, чтобы заткнуть его и оттолкнуть, срабатывает. Мужчина оставляет меня зализывать мои незаживающие раны. Хейс говорит своим братьям, что ему пора возвращаться на работу, и прощается. Я не оборачиваюсь, но когда все стихает, он говорит:
— До скорого, Джиллингем.
Хадсон называет его козлом, а затем дверь закрывается.
ГЛАВА 19
Хадсон
— Может, хватит на них так смотреть? — Лиллиан ругает меня вполголоса.
— Я не понимаю. — Я сдерживаю гримасу отвращения, наблюдая,
— Как ты можешь так говорить? На них свитера. — Она ненадолго останавливается, пока та, что в лавандовом свитере, писает. — Хорошая девочка, Мэрайя.
— Я просто хочу сказать, что из всех пород собак, которые можно выбрать, почему именно эти?
— Каждое животное заслуживает любви, Хадсон, — поддразнивает она. — Даже маленькая Бритни Ушки. — Она тянется вниз и поглаживает безволосого мутанта.
— Бритни Ушки?
— Теперь ты и их имена будешь ненавидеть?
— Возможно. Как их зовут?
— Бритни Ушки ты уже знаешь. — Она указывает на каждую из них. — Это Мэрайя Волосатик и Леди Лапушка.
Когда я закатываю глаза, Лиллиан толкает меня плечом в бок. Я пользуюсь случаем, чтобы обнять ее и притянуть к себе.
— Знаешь, тебе необязательно было идти со мной, чтобы выгулять их.
— Необязательно. — Я целую ее в висок. — Но я хотел.
Я бы перевез всех троих этих уродливых псин в свою квартиру, если бы это означало, что Лиллиан будет с ними. Потому что не могу насытиться ею. Когда она сказала мне, что у нее есть работа по выгулу собак на Бридл-Трейл в два часа, я изменил свое расписание, чтобы присоединиться к ней. Судя по умиротворенному выражению ее лица, я бы сказал, что ей нравится выгуливать собак, независимо от того, насколько это ниже ее потенциал. Что может быть и к лучшему, по крайней мере, пока. Я не могу добиться того, чтобы Август согласился взять ее обратно. Не говоря уже о том, что не хочу, чтобы она возвращалась в «Норт Индастриз». Учитывая то, как с ней обращались, она заслуживает лучшего.
— Ты уже получила ответ от Конлина?
Она пожимает плечами.
— Мы назначили телефонное интервью на следующую неделю, но я не знаю… Леди, нет. Не ешь это.
— Чего ты не знаешь?
Она качает головой, как будто не собирается объяснять.
— Пойдем, присядем. — Я подвожу ее к ближайшей скамейке и сажусь первым, а затем тяну ее к себе на колени. — Так лучше. Теперь поговорим.
Собаки отдыхают под скамейкой, пыхтя. Лиллиан достает из розовой наплечной сумки складную миску и наполняет ее дорогой бутилированной водой. Я воздерживаюсь от комментария о том, что некоторые люди относятся к собакам лучше, чем к другим людям.
Ее длинные волосы убраны назад в низкую косу, шея близко и выглядит мягкой, поэтому я прижимаюсь к ней губами и рычу.
— Скажи мне.
Она вздрагивает в моих руках и прижимается ко мне.
— Это звучит эгоистично. И неблагодарно.
— Сомневаюсь в этом. — Я убираю за ухо прядь волос, выбившуюся из косы.
— Просто… работа в «Мур Вэлс Менеджмент» звучит примерно так же захватывающе, как и ожидание. — Она убирает собачью шерсть с джинсов. — Не то чтобы моя работа с Хейсом была захватывающей. Я не знаю, что говорю. — Ее красивые голубые глаза встречаются с моими. —
— Вовсе нет. Я понимаю. Офисная работа не для всех.
— К сожалению, похоже, что все деньги сосредоточены там, где офисная работа. — Она тяжело вздыхает.
Признание Лиллиан напоминает мне о моих братьях Александре и Кингстоне, которые оба творческие люди, но по-своему. И из того, что я понял, наблюдая за ними, работа без острых ощущений и красок — это самоубийство. Я не хочу этого для Лиллиан.
— Чем ты хотела заниматься, когда поступила в колледж?
— Тем, чем бы больше всего гордились мои родители. Основная причина, по которой я посещала юридические курсы в колледже, заключалась в том, что единственная профессия, которая звучала умнее юриста, был врач, а я не переношу кровь.
Я ободряюще сжимаю ее бедро.
— Я понимаю. Давление семьи очень удручает.
Однажды она спросила меня, чем бы я занимался, если бы не пошел в семейный бизнес, и у меня не нашлось ответа. Ничто никогда не значило для меня больше, чем самоутверждение. Лиллиан, похоже, пережила то же самое, и все же у нее хватает смелости сказать, что борьба за то, чтобы ее приняли, чтобы ее семья гордилась ею, возможно, не так важна, как ее собственное счастье.
— Я покончила с этим, — говорит она так, будто впервые приходит к такому выводу. Как будто у нее наконец-то открылись глаза. — Выгуливание собак, может быть, и не оплачивает счета, но оно приносит гораздо больше удовольствия, чем жалкое существование в кабинете, делающее богатых людей еще богаче.
В своей жизни я уважаю очень мало людей. Может быть, это потому, что я воочию наблюдал, как предательство и подлость ведут к вершине. А может, потому, что видел столько коррупции и нечестности в бизнесе, что не верю, что в мире все еще существует много хорошего. Слушать Лиллиан, когда она отбрасывает ожидания других в пользу собственного счастья, не только вдохновляет, но и совершенно необычно в мире, где имидж — это все. Власть желанна. А страх управляет.
Я скольжу рукой по ее спине, касаюсь ее затылка и тянусь к ее губам. Целую ее нежно, благоговейно, глубоко, со страстью человека, охваченного трепетом.
Она прерывает поцелуй, чтобы отдышаться, ее веки тяжелеют, а губы приоткрываются.
— С чего это было?
— Это было потому, что я нахожу тебя очаровательной, Лиллиан Джиллингем. — Я оставляю поцелуй на ее шее. — Ты продолжаешь впечатлять и вдохновлять меня.
— Я? — Она неловко смеется и краснеет. — Сомневаюсь, что…
— Будь уверена. Ты даже не представляешь насколько. — Чувства бурлят во мне. Интересно, это то, что значит быть влюбленным? Как бы я ни хотел защитить ее и позаботиться о ней, я нахожу большее удовлетворение в наблюдении за ее мужеством, когда она защищает и заботится о себе. — Хочешь знать, что я думаю?
Она пожимает плечами.
— Конечно.
— Отмени интервью с Конлином. Следуй своей интуиции.
Уголок ее рта дергается.
— Правда? Разве это умно?
— Абсолютно.
Это подергивание превращается в полноценную улыбку.
— Аарон не будет счастлив.
— Он не твоя проблема.
— Мои родители…
— Тоже не твоя проблема.
Она кивает и прикусывает губу, а я наблюдаю, как в ней просачивается беспокойство.
— И что мне делать?