ПРЕДАТЕЛЬ ПАМЯТИ
Шрифт:
тебе телефон?
— Сегодня я в Уилтшир не поеду, — сказала Джил. — Я хочу поговорить с Ричардом. Еще раз спрошу его…
— Спросишь его? — Дора положила руку на раздувшуюся лодыжку дочери. — О чем ты хочешь его спросить? Можно ли тебе родить твоего собственного ребенка…
— Кэтрин и его ребенок тоже.
— В данном случае это не имеет никакого значения. Рожать будешь ты, Джил, а не он. Ох, как это все на тебя не похоже! Ты всегда была такой разумной, а теперь ведешь себя так, как будто о чем-то беспокоишься, как будто боишься чем-то задеть его. Это абсурдно, понимаешь? Ему так повезло
— Мама! — Между ними давно было решено, что возраст Ричарда не обсуждается, как и то, что он на два года старше отца Джил и на пять лет старше ее матери. — Ты права. Я разумный человек. Я знаю, чего хочу. И сейчас я хочу вот чего: поговорить с Ричардом, когда он вернется домой. До тех пор я в Уилтшир не поеду. И уж тем более не поеду туда, оставив ему записку.
В ее голосе зазвенела сталь. Такой тон она научилась использовать на Би-би-си, где иначе ни один проект не уложился бы в сроки и бюджет. Никто не решался возражать ей, когда в ее голосе начинали проскакивать металлические нотки.
Дора Фостер тоже не стала с ней спорить. Она только вздохнула и перевела взгляд на свадебное платье цвета слоновой кости, которое висело под прозрачным чехлом на кухонной двери.
— Никогда бы не подумала, что все так сложится, — проговорила она.
— Все будет хорошо, — сказала Джил, убеждая не только мать, но и себя.
Когда Дора уехала, Джил осталась наедине с мыслями, этими своенравными спутниками одиночества. Они требовали, чтобы она тщательно обдумала слова матери, а значит, и свои отношения с Ричардом.
То, что он первым предложил подождать со свадьбой, не имеет никакого значения. Это решение основано на здравом смысле. И они приняли его совместно. Так какая разница, кто первым предложил его на рассмотрение? Да, это был Ричард, ну и что? Он привел в высшей степени разумные доводы. Она сказала ему, что беременна, и он пришел от этой новости в восторг — не меньше, чем она сама. Он сказал: «Мы поженимся. Скажи мне, что мы поженимся», и она засмеялась при виде испуга на его лице: он, как мальчишка, боялся отказа. «Конечно, поженимся», — ответила она, и он схватил ее за руки и повел в спальню.
После близости они лежали, сплетя тела, и он говорил о свадьбе. Ее переполняло блаженство, чувство удовлетворения и благодарности, приносимое оргазмом, и в таком состоянии ей все казалось возможным и разумным. Поэтому когда он провозгласил, что хотел бы организовать для нее настоящую свадьбу, а не торопливую регистрацию брака, она сонно сказала: «Да-да, дорогой. Настоящую свадьбу». На что он добавил: «С настоящим свадебным платьем. С цветами и гостями. Хочу, чтобы была церковь. Фотограф. Прием. Я хочу,чтобы это был праздник, Джил».
Разумеется, это было бы невозможно, если бы они попытались уместить планирование, подготовку и само мероприятие в семь месяцев, оставшихся до рождения ребенка. И даже если бы успели сделать все к сроку, то никакие старания не втиснули бы ее распухшее тело в элегантный свадебный наряд. Самым практичным решением стал перенос свадьбы на более позднюю дату. Сейчас, сидя на кухне перед свадебными приглашениями, Джил поняла, что Ричард буквально подвел ее к этому выводу. В тот день в спальне,
Почему бы и нет, подумала она. Тридцать семь лет ей пришлось ждать своей свадьбы. Ничего страшного, если придется подождать еще несколько месяцев.
Но это было до того, как основной заботой Ричарда стали проблемы со здоровьем Гидеона. До того, как эти проблемы привели в их жизнь Юджинию.
Джил впервые задумалась над тем, что озабоченность Ричарда после происшествия в Уигмор-холле могла иметь и вторую причину помимо потери его сыном способности играть. А когда она поставила эту возможную вторую причину рядом с его очевидным нежеланием жениться, то в ее душу закрался страх. Он накатил на нее бесшумно и без предупреждения, как накатывает внезапный туман на ничего не подозревающий берег.
И за это она винила свою мать. Дора Фостер была вполне счастлива получить в скором времени первого внука, но вот отец ребенка ее не радовал. Прямо об этом она не говорила, однако чувствовала потребность так или иначе выказать свое отношение, и лучше всего это можно сделать, заронив у Джил сомнения в порядочности Ричарда. Не то чтобы она рассуждала как героини романов Харди, предполагая, что мужчина «поступит как порядочный человек». Она ведь живет совсем в другое время. Нет, когда она думает о порядочности, то подразумевает, что мужчина говорит правду о своих мыслях и намерениях. Ричард сказал, что они поженятся, значит, они поженятся.
Они могли бы пожениться сразу же, как только она узнала, что беременна. Она бы не возражала. Ведь, в конце концов, дети и брак значились в ее программе как цель, которую нужно достигнуть к тридцатипятилетнему возрасту. Слово «свадьба» в программе вообще не встречалось, и Джил всегда считала свадьбу лишь средством достижения цели. То есть если бы не блаженное состояние, в которое она погрузилась после их занятий любовью, то в ответ на предложение Ричарда устроить грандиозную свадьбу она бы, скорее всего, сказала: «Да зачем нам эта свадьба, Ричард? Давай поженимся прямо сейчас». И он, скорее всего, сразу бы согласился.
Или нет? Разве он согласился назвать малышку так, как хочется Джил? Разве он согласился, чтобы роды принимала ее мать? Разве он согласился сначала продать ее квартиру, а не его? Разве он согласился купить тот дом в Харроу, который она нашла? Он ведь даже отказался съездить туда вместе с агентом, чтобы взглянуть на дом.
Что же все это значит? Ричард противостоит ей по каждому вопросу, но при этом ведет себя так разумно, так логично, так внимательно, что кажется, будто каждое принятое решение принято ими совместно. Будто она не уступает ему каждый раз… почему? Потому что боится? Если да, то чего?