Предчувствие: Антология «шестой волны»
Шрифт:
…Говорят, травники, спускавшиеся с гор в позднее утро несчётного одиннадцатого дня осени, видели, как над храмом повисло ослепительно белое облако, в центре которого будто был виден лик горнового Шалвы из Мукуса. Он вознёс над Хеттэбетом руки, скорее похожие на большие белые крылья, и растворился в небесной синеве.
Больше его никто не видел. Зато слухи ходили разные: и про чудное озеро где-то в горах, где Шалва будто бы удит рыбу перед самым закатом, по ночам охраняя путников от лавин; а моряки рассказывали, что в лютый шторм словно бы слышали звон колокольчика, совсем рядом, и их благополучно выносило от прибрежных
Может, то и сказка, но над входом в храм и по сей день красуется чудная кованая арка тонкой работы, расписанная под колючий горный терновник. В самом своде её выгравирован прикованный человек с блаженной улыбкой.
А ржавчина арку не берёт, потому что чистый металл не ржавеет.
Дмитрий Колодан, Карина Шаинян
Затмение
Июль слоновьей тушей навалился на город, дыша в лицо зноем. На боках переполненных трамваев, завязших у светофора, вскипало солнце. Перекрёсток взрывался гудками и руганью, металлический скрежет больно отзывался в ушах; над улицей плыл запах горелой резины.
Теодор шёл прогулочным шагом, и поток прохожих болтал его, как морская зыбь буёк. Лысина побагровела, горячие подтяжки врезались в плечи, раскалённый костюм, казалось, весил целую тонну. От едких капель пота щипало глаза и запотевали очки, но Теодор упрямо продолжал ежедневную прогулку к порту.
У входа в Морской Банк, из которого в одуряющую жару улицы волнами вырывалась прохлада, Теодор прислонился к блестящим перилам и утёр лоб. Ожидая, — когда одышка станет полегче, он рассеянно поглядывал на людей, проходящих в стеклянные двери. Помахал рукой швейцару — тот вежливо поклонился в ответ, но в его кивке Теодору почудилось неодобрение. Без всяких приёмов чтения мыслей он знал, о чём думает этот усач в галунах: вот человек, который мог бы сделаться даже помощником директора, если б постарался, да вот несчастье со сбежавшей невестой подкосило. Ни должности, ни семьи — лишь казённая квартира да сварливая домработница. Швейцары всё знают, с досадой подумал Теодор. Тридцать лет безупречной работы и слабое здоровье — достаточный повод выйти на пенсию. Зачем примешивать Алису? Он потёр вспотевшую грудь, прислушиваясь к суматошным ударам сердца, и покосился на швейцара.
Что-то однообразно и беспокойно зудело в ухе — в грохот улицы вплеталось тихое бормотание. Теодор заворочал головой и расплылся в изумлённой улыбке. Под каменной стеной банка, у лужицы, натёкшей из кондиционера, сидела белая собака в колпаке с обтрёпанным помпоном. Теодор не мог взять в толк, как не заметил её раньше. На собачьей шее болтался замусоленный гофрированный воротник, бок перепачкан мазутом и тиной. Капли конденсата оставили тёмные дорожки в густой шерсти, пожелтевшей от пыли. Рядом стояла коробка, обклеенная обрывками афиш.
— Дайте монетку, дайте монетку! — бубнила собака, уставившись в асфальт и мерно раскачиваясь.
Теодор сделал пару шагов в сторону и застыл посреди
— Извините! — воскликнул Теодор, прижимая пухлую ладонь к груди и пытаясь увернуться от нового столкновения.
— А, ч-чёрт… Ничего-ничего, — пробормотал прохожий на бегу. Проходя мимо собаки, не глядя швырнул монету.
Собака не отреагировала — лишь колыхнулся помпон на колпаке. Теодор поддёрнул брюки и грузно нагнулся, уперев руки в колени. Он разглядывал пса, пытаясь сообразить, кукла перед ним или настоящее, идеально выдрессированное животное. «Дайте монетку, дайте монетку», — бормотала собака: глаза прикрыты белёсыми ресницами, голова качается, как у китайского болванчика. Теодор выпрямился, растирая поясницу, и огляделся в поисках хозяина.
На всей улице нашёлся один-единственный человек, спокойно стоящий на месте, — швейцар, ни капли не похожий на владельца циркового пса. Теодор прошёлся по тротуару, высматривая афиши, и вернулся ко входу в банк. Стараясь выглядеть праздно, поднялся по широкой лестнице и остановился у входа.
— Ох и духота сегодня, — сказал он, — весь взмок.
Швейцар солидно кивнул.
— Говорят, это какие-то пятна на Солнце. Затмение скоро, вот и жарит.
— Хоть из кожи выскакивай, — заметил Теодор, — нам ещё хорошо, а как собакам, например?
— А, заинтересовались собачкой? — усмехнулся швейцар. — Весь день сидит, гнал — не уходит… Хотел полицию вызвать, да всё-таки божья тварь, пусть себе…
— А хозяин где? — с напускным безразличием спросил Теодор.
— Не видел. Сама пришла, с коробкой в зубах. Так и торчит здесь — не кормлена, не поена. Таких хозяев в кутузку! — сплюнул швейцар. — Хотя, может, там и сидит, за бродяжничество…
Теодор покачал головой. Он не сомневался, что имеет дело с ловким и скрытным чревовещателем. Представив, как фокусник хихикает в кулак, глядя на суету вокруг собаки, Теодор покраснел и улыбнулся. В душе мешались стыд, восторг и восхитительное чувство причастности — в конце концов, он хотя бы знал принципы, на которых строился трюк.
Изнывая от любопытства, Теодор вернулся к собаке в надежде разобрать, что написано на обрывках афиш на коробке. Осторожно протянул руку.
— Хорошая собачка, хорошая собачка, — приговаривал он. Аккуратно потрепал горячие уши — собака продолжала бубнить, будто не замечала его.
Теодор потянулся к коробке. Собака замолкла, чёрные губы приподнялись, обнажив клыки — чистые и белые, как на рекламе зубной пасты. В зверином горле зарокотало, и Теодор отступил.
В полном расстройстве он вытащил из кармана часы и решительно уставился на циферблат. Бесплодная возня с собакой отняла слишком много времени. В порт уже не успеть: Агата не простит опоздания на обед.
Вентилятор сухо клацал в пыльной духоте гостиной. Пластиковые лопасти потрескались, грязь глубоко въелась в решётку. Теодор поймал себя на том, что считает обороты: шестьдесят — и прошла ещё одна минута. В лучах солнца стайки пылинок сплетались в причудливые спирали. Лёгкий бриз топтался на пороге, как неумелый коммивояжёр, не решаясь предложить свой скромный товар — запахи бензина, лета и морской соли. Щёлк, щёлк…
Теодор с тоской обозревал бледные обои в цветочек. На кипящих жизнью улицах творятся чудеса, а он по-прежнему сидит и ждёт, сам не зная чего. Просто трусит, как много лет назад, когда ему не хватило смелости догнать Алису.