Предчувствие
Шрифт:
Эй, рраскаччивай. И-ювь (свист в четыре пальца). В песнях пьяных без вина. Разгадайте смысл чудесный. Нам ли юность не дана. Вы, развалившиеся, разветртесь! Тлейте мхами! Расплещутся долгие стены. Я стану тяжелым и темным. И не догадаюсь, зачем в густеющем воздухе резче над садом очертится шлем. Буду дик я дважды. Бейте в площади бунтов топот! Мы спустимся просто на грезном веере на брошенный нами кусочек жалости. Ты скоро выйдешь замуж, меня ж – к мокрицам, где костоломный осьмизуб настежь прощелкнет. И если жесток перекресток двух белых, двух тихих дорог, я буду стоять, как подросток, который от горя продрог. Когда часы лукаво спелые свой завершат живой прилив.
Минутная стрелка четыре раза обернется вокруг циферблата. Как поезд на кольцевой линии. Как бегун на длинные дистанции, упорно огибающий окружность огромного стадиона. Как Земля, вращающаяся вокруг Солнца. Как Луна, вращающаяся вокруг Земли. Как мотылек, кружащий вокруг пламени. Хватит блистающих метафор. Петр устанет от книги и спрыгнет со своей полки. К его удивлению, никто из попутчиков не переменит занятий (впрочем, непрерывное чтение странного молчуна к этому моменту станет новым источником изумления окружающих
На этот раз путь сквозь состав окажется почти бесконечным. Ему некуда будет торопиться, и к тому же прокуренный тамбур представится весенней свежестью в сравнении с жарким, тяжелым воздухом плацкарта. Он простоит какое-то время в надтреснутой тишине, не обращая никакого внимания на загаженный окурками пол и мелькающие за решетчатым стеклом тени. Скорее всего, закроет глаза. Потом люди в соседнем вагоне будут, цедя припасенную в серых термосах похлебку (что-то среднее между бульоном и компотом), беседовать о футболе (этой странной игре, в которой подавляющему большинству игроков не дай бог коснуться мяча руками); еще, конечно, о еде (подсолнечном масле, рисе, печени, макаронах, гречке, манке, грибах, маринованных огурцах, сыре, твороге, сметане, маргарине, паштете, тушеной свинине, ветчине, крабовых палочках, сгущенке, яблоках, вареной кукурузе, сливах, сухариках, леденцах, мармеладе, пастиле, джемах, снова о грибах и подсолнечном масле, которое, как известно, выгоднее покупать в пятилитровых баклагах); а также о болезнях и телевидении, будут беседовать, переговариваться, судачить обо всем этом и еще о чем-нибудь, разбавляя разговоры чтением иллюстрированных журналов и игрой в домино (попробуйте потолковать час-другой на подобные темы – это не так просто, здесь нужно обладать особым призванием). Иные станут рыться в своих пожитках или сидеть в полусне, скрестив руки на животе, вращая пальцами, мямля что-то или просто шевеля сухими губами. Склоняясь под мешающими пройти ногами, свешенными с верхних полок (эти вечные чулки и носки с назревающей прозрачностью на пятках), перешагивая через выставленные в проход ботинки, он доберется до первых купе.
Все, что он успеет разглядеть за вереницей окон, – это ржавые рельсы соседнего пути, по которым уже через мгновение издевательски загрохочет возвращающийся из будущего товарный состав, ударив в испарину стекла шквальным ветром. Пронесется так близко, что покажется, будто до него можно достать рукой, прикоснуться к бордово-коричневатым бортам кузовов, к округлым бакам цистерн, к ржавым стенкам – как к размытому изображению на неудачном фото. Или же состав и вовсе не станет распадаться на вагоны, а просто закроет сквозной широкой полосой всю скважину окна. Свистящий звук пролетит прямо сквозь ладонь, как холодная спица. Тем временем вокруг с новой силой начнут колыхаться речевые лохмотья. Скоро остановят, возьми яблок там, пирожков. Да, ладненько. Открывая дверь в следующий тамбур, он услышит обрывок разговора проводниц. Или еще мрази: развернут наволочку, но ни хера не воспользуются; вот так: как с говном с нами. Потом опять телефонный полуразговор. А за железной дверью кто-то снова будет кашлять сгустками дыма. Короткие остановки, повторяющиеся, словно записанные на магнитофон, крики торговцев, возобновление шума и тряски. И снова вялые беседы, перетасовывающие новые и новые банальности. Между вагонами, в сдавленном гармошкой пространстве, на ненадежном призрачном понтоне, где промеж сцепок видны засыпанные гравием, мусором и туалетными отходами шпалы, дрожание кривого подиума передастся всему телу. Настойчивый ритм лязга сцеплений в обязательном остинато начнет сливаться со стуком колес на стыках рельсов. Странно – как назвать этот короткий, но способный растянуться до бесконечности отрезок, ознаменовывающий железнодорожное перемещение из одного населенного пункта в другой? Нет, слово «жизнь» тут не подойдет, нужно какое-то другое.
На его удачу, в ресторане будет мало посетителей. Да, давайте вот такое мясо, с майонезным соусом (мрачная официантка примет чей-то заказ), это мой любимый соус (реплика, обращенная к собеседникам). Петр сядет за свободный стол, стряхнув с шершавой поверхности крошки от печенья, и просидит здесь еще несколько часов, наконец получив возможность всмотреться в струящийся за окном мир – окоем знакомой, сформировавшей его жизни. Тянущиеся пейзажи, нарисованные неторопливым временем, всхолмья, болота и излыселые пустоши, красно-бурая глина, искореженные бараки, слабый дым из тонких труб, пучки гниющей травы, копошащиеся в пажитной грязи вороны, снова кривые каркасы с брезентовыми крышами, все эти бесформенные приземистые лачуги, грузовики, ползущие по петляющим дорогам в клочьях черного дыма, перегоняющие их мотоциклы, переезды, на которых все они вынуждены останавливаться перед закрывающимися шлагбаумами, словно чернь перед царским кортежем. На безвестном садовом участке без малейшего намека на сад, владении, почему-то расположенном в самой низине, в непролазной грязи, среди канав и круглогодичных паводков, какие-то люди будут вытаскивать из бездонного багажника крохотной машины свитки черного рубероида, переносить их поближе к неказистой халупе, в центр похожей на небольшой пруд лужи. Должно быть, в эти темные свертки они в скором времени станут заворачивать свои израненные, предуготовленные к исчезновению тела. Каждый – свое. Израненные, сгибающиеся
Только теперь он обратит внимание на лежащую у края стола, меж округлых винных следов, вероятно забытую кем-то газету объявлений. Зачем-то листая помятые страницы, наш герой снова задумается о том, насколько странен, насколько недооценен этот лаконичный жанр, который невозможно спутать ни с одним другим. Идиотские полуафоризмы, столь похожие и столь разные, станут развертываться в причудливые циклы. Суровые, информативные, раскрывающие самые причудливые потребности: «Куплю культиватор с прицепом», «Продам стальные вешалки повышенной прочности, 15 шт. Цвета – розовый (10 шт.) и хаки (5 шт.)», «Куплю чехол для саперной лопатки и компенсатор плавучести». Более человечные, с налетом сентиментальности, словно написанные несовершеннолетними: «Живые, настоящие рыбки. Красивые, пестрые, разноцветные (гуппи, меченосцы, неоны). Отдам в хорошие руки (меченосцы – в отдельном круглом аквариуме)». Не лишенные дидактики: «Продам недорого детские раскраски (почти новые, торг). Присматривайтесь к своему ребенку, развивайте в нем творческое начало, занимайтесь вместе с ним и радуйтесь новым успехам!», «Продам двухлетний архив журнала „Комфорт“ и книгу „Домашнее консервирование“. Не звонить после 22 часов». Заоблачно гротескные, сопровождаемые фотографиями: «Вот какая красавица Плюша! Отдадим добрым хозяевам! Вы только посмотрите на эти пухленькие щечки, только взгляните на нежнейшую бархатистую шерстку! А характер? – спросите вы. Абсолютно добродушная, очень ласковая и нежная девочка, к лоточку и когтеточке приучена! Ваша мечта – стать хозяевами такого чуда? Тогда не теряйте времени, звоните и приезжайте на смотрины!»
Должно будет пройти какое-то время, прежде чем глаза Петра заскучнеют и он наконец почувствует, что на данном этапе прочитанного вполне достаточно для погружения в загадочный жанр. К этому моменту гогочущая за соседним столиком шпана опустошит вторую бутылку крепкого напитка, разговоры об автомобильных шинах и футболе будут все чаще сбиваться на выражения столь непристойные, что вряд ли их стерпит бумага (и столь же скабрезные жесты). А сидящий с краю молодой человек в спортивном костюме и кепке с надписью «Динамо» [4] , отвлекшись от любопытного рассказа приятеля, воспевающего величину бюста своей возлюбленной, начнет посматривать на Петра с какой-то чрезмерно рьяной, не слишком обнадеживающей улыбкой. Как только они соберутся покинуть ресторан, спортсмен, не прекращая выковыривать ногтем мизинца (запомнится колечко из сушки, нанизанное на палец) застрявшие в зубах волоконца мяса, внезапно обратится к Петру с несколько провокативным вопросом: «Где здесь выход – направо или налево?» Наш герой, не слишком расположенный к общению, укажет в нужную сторону; гопник шмыгнет носом, кивнет и, поддерживаемый товарищами, будет направлен к выходу под аккомпанемент их звучного смеха (nuance forte). Отражения пошатывающихся тел на несколько мгновений задержатся в одном из стекол. Так Петру посчастливится избежать неприятностей, связанных с рукоприкладством (нетрудно догадаться, что, несмотря на существенную разницу в равновесии, исходы подобных схваток не всегда готовы складываться в его пользу; неловко признавать это, но наш герой немного струхнет).
4
Про такого персонажа уместно сказать: не думающий о завтрашнем дне, умеющий беззаботно наслаждаться сиюминутностью.
Внезапно он впервые за все путешествие вспомнит о телефоне, этом средстве письма, отнюдь не речи, и, быстро осознав, что связи недостаточно для проверки почты и сообщений, начнет бессмысленно перелистывать старые послания, подумает, что уже завтра впервые увидится с той, кому адресованы все эти письма. С каждой мыслью о ней незнакомка будет представляться все более обворожительной. Но пока придется довольствоваться перечитыванием. Почти не сговариваясь, они изберут карикатурно-выспренний стиль, который станет чем-то вроде понятного только им двоим кода.
– Моя несравненная берегиня, правда ли, что в ваших краях люди вот-вот разучатся ходить, что они почти готовы летать, как птицы? Или это пустые толки?
– Отчего же? Именно так и будет!
– Но что же тогда станется с электрическими трамваями, постукиваниями тросточек по мостовой, шуршащими велосипедными променадами – всеми этими приметами большого города? Да и в полете ведь совершенно неудобно приподнимать в приветственном жесте шляпу – она того и гляди выпрыгнет из руки.
– Ах, сударь, перестаньте же рассуждать как ретроград. Ко всему этому быстро привыкнут, как когда-то к скрипу бричек или якобы непрактичным лорнетам.
– И все же я не готов к столь решительным новшествам, особенно по причине нежелания отказываться от конных прогулок, ведь, насколько я способен понять, в воздухе они окажутся невозможны. Пусть и взлететь, но превратиться в пешего – нет, к этому я пока не готов. Но соглашусь, все это не так важно в сравнении с тем, что уже через несколько дней я разгляжу мягкую улыбку под вашей вуалью.