Шрифт:
Поворот на грунтовую дорогу. Асфальт закончился. Справа и слева под матовым полиэтиленом спят надгробия – гранитные стелы, мраморные ангелы, кресты. Лавки с пестрыми искусственными цветами в высоких пластиковых вазах отдыхают за железными ставнями – они начнут утро вместе с первыми траурными микроавтобусами.
Обивка сидений пропитана застарелым запахом крепких сигарет, мое горло заходится в саднящем кашле.
Таксист
– Сегодня же этот праздник, да? Как его, Хеллоуин? Вы что ли из этих, из готов? – его усмешка переходит в похрюкивание.
В салоне грязно-желтая лампочка. Даже свечи горят ярче. Этот прогорклый свет сжимает машину, превращает ее в неумолимо летящую коробку отчаянья.
– До вас компанию вез в клуб. Размалеванные, ужас. Страшнее смерти. Говорят, мол мертвые сегодня оживают.
Люба смотрит на стекло в высохших каплях дождя. Ее рот слегка приоткрыт, губы шевелятся. Пустые стеклянные глаза – кажется, она не моргала с самого начала поездки.
– Не верю в эту мистику. Живых бояться надо. Эти, – таксист тычет указательным пальцем в лобовое стекло, – ничего уже не сделают.
Он тормозит на остановке, жмет кнопку «завершить поездку» на смартфоне. Карман Любы пищит сообщением о потраченных деньгах.
На улице Люба по памяти набирает номер и говорит:
– Мы на месте.
Сторожевые собаки трусцой бегут в нашу сторону и начинают лаять – сначала тихонько, словно пробуя свой голос на вкус, затем все громче и громче, пока резкий свист не приказывает им замолчать. Дверь сторожки открывается, в прямоугольнике света стоит долговязая фигура – Лось идеально соответствует своей кличке, прилипшей еще в школе.
– Чего встали, идите сюда! – машет он нам.
Сторожка дышит теплом. Низкий стол покрыт синей клеенкой в белый горошек, в углу болтает маленький пузатый телевизор – за волнами белой ряби узнается старый криминальный сериал. Пахнет куриным супом с лапшой.
– Да уж, Любка, соболезную. Читал в новостях.
Лось мотает головой, длинные сальные пряди бьются о впалые щеки, обтянутые кожей с глубокими черными угрями.
– Может, все-таки проводить?
Люба хрипит что-то нечленораздельное, похожее на «немысаминайдем», лезет в рюкзак и протягивает ладонь Лосю.
– Хабаровск, хороший город, – говорит он. Купюра тут же исчезает во внутреннем кармане полинявшего пиджака. В этом пиджаке Лось был на школьном выпускном и на всех свадьбах, куда его изредка приглашали бывшие однокашники.
– Как хотите. Вы девки бывалые, сами все знаете. Если что звоните.
Лось возвращается к супу. Люба берет меня за руку, мы выходим на улицу. Ладонь Любы влажная и липкая.
С опущенной головой Люба что-то нашептывает. Долетают окончания слов – «дцать». Десять вдавливаний ее ногтей в мою ладонь – один «дцать». Затем окончание меняется на «сят». После финального «сто» все начинается заново.
Мы идем по тропинке между секторами как модели на подиуме. Наши зрители – члены закрытого клуба, в котором мы лишь гости. Они жадно глотают каждый наш шаг, безмолвно передают пост наблюдения своим соседям по первым рядам.
На очередном «сят» и пятом вдавливании ногтей в мою ладонь Люба поворачивает направо от дерева с облезлой цифрой 85, нарисованной некогда синей краской. Здесь подиум становится уже – если идти вдвоем, взявшись за руки, можно собрать облупленную краску со всех оград по обеим сторонам. Ни одному зрителю не придется такое по душе, но мы пользуемся их немотой.
Ступаем по листьям, которые еще помнят отпечатки наших подошв трехдневной давности.
Люба резко тормозит и выдыхает так, как практикуют на занятиях по йоге – глубокий выдох через рот, сулящий освобождение от негативной энергии.
Справа от нас свежий могильный холм, заваленный грудой роз. Один в один облако черного заварного крема на фоне черствых школьных пирожных. Позади торчит крест из свежесрубленной сосны. Если приглядеться, можно увидеть капли застывшей смолы. Совсем недавно это было просто дерево, а теперь – ориентир для всех поклонников Роджера.
Люба падает на колени и касается носом колен.
Когда земля осядет, сосну сменит внушительный гранитный памятник с гравировкой и какой-нибудь банальной эпитафией.
Не выразить словами всей скорби и печали,
В сердцах и памяти ты навечно с нами.
И все это будет лишь продолжением той костюмированной вечеринки, которой стали похороны три дня назад.
Конец ознакомительного фрагмента.