Предназначение Адхары
Шрифт:
Девушка не стала ни о чем спрашивать своего спасителя. Она устала, а еще испытывала отчаянную потребность довериться кому-либо.
Они шли по коридору башни: бледный свет, проникавший из внутренних окон, освещал их через равные промежутки времени. Когда она стала спотыкаться и прихрамывать, потому что силы ее были на исходе, юноша, не колеблясь ни минуты, нагнулся и взял ее на руки.
— Я… сама… справлюсь… — попыталась воспротивиться девушка, все больше удивляясь неожиданной способности говорить без затруднения.
Он покачал головой:
— На сегодняшний вечер с тебя достаточно.
Ее смущали ощущения, вызванные прикосновением его рук к ее телу. От раскачивающейся походки молодого человека и спокойного ритма его сердца усталость взяла свое: девушка обвила руками его шею и полностью, с головы до ног, отдалась во власть сна. В полудреме она увидела свет гостиницы, в которой они остановились, смутно ощущая скрип досок под его сапогами. А затем она погрузилась в спасительный мрак.
Молодой человек еще некоторое время продолжал смотреть на нее. Он уложил сонную девушку на свою кровать. Теперь она мирно спала, ее тяжелое дыхание постепенно успокаивалось. Созерцание ее спящего тела отвлекало его мысли, не позволяя думать о том, что произошло чуть раньше, когда он спас девушку. Но воспоминания упорно роились где-то на периферии его мозга. А вместе с ними и ощущения, испытанные им в тот момент: дрожь, пробежавшая по его спине, когда он вонзал меч в живую плоть, удовлетворение от последнего вздоха, испущенного его противником, удовольствие перед лицом нанесенной боли.
Он провел руками по лицу, и его внезапно охватило отчаяние. Он вскочил на ноги, взял меч и ушел, растворившись в ночи.
Один. Два. Три. Круг, круг, выпад. Один. Два. Три.
Юноша обливается потом, мышцы его рук ноют от изнеможения. Длинный двуручный меч сжимают пальцы, покрытые мозолями. Но он продолжает тренироваться.
Один. Два. Три.
Но сколько бы пота он ни проливал, сколько бы труда он ни вкладывал в это упражнение, несмотря на необходимость ощущения физической боли, вызываемой тренировкой, отчаяние и чувство вины остаются без изменений, лишая его сна и рассудка. Почему он опять, как и тогда, получил наслаждение от причиненной им боли. Почему снова, как и всегда, кровь и смерть влекут его за собой.
Ему шесть лет. Ему сказали об этом. Наконец ему сказали, что его отец не погиб с честью на поле брани. Его мать лгала ему все эти годы. Он — незаконнорожденный. У него нет отца. А его мать — проститутка. Именно так говорит ему другой мальчишка, постарше его.
«Твоя мать — шлюха!» И все вокруг смеются.
Он чувствует, как мир рушится за его спиной. Реальность тает у него на глазах. Слезы затуманивают взгляд. От ребячьего хохота кровь приливает к его голове. Тогда он с воплем выскакивает вперед. Он набрасывается на мальчишку и обрушивает на него всю свою ярость, бурлящую в его венах, и получает от этого удовольствие. Он бьет ногами, вопит, кусается, царапается. Он чувствует себя животным и ведет себя как животное. И если сначала он словно лилипут, сражающийся против великана, то постепенно, бог весть откуда, возникает его сила. Другие дети пытаются оттащить его от своей жертвы, но тщетно. Он побеждает. Он слышит стоны своего обидчика. И тогда, впервые в жизни, он ощущает тайное удовольствие.
Вкус крови, ее аромат и мрачное, упоительное осознание того, что он делает плохо и причиняет кому-то боль. Это его возбуждает. Это не имеет никакого отношения к ярости из-за того, что он стал объектом насмешек. Это — просто жажда крови, жажда смерти. И он погружается в это страстное желание, как в бездну.
Мальчик приходит в себя только после того, как кто-то из взрослых оттаскивает его от обидчика. «Ты что, сума сошел?»
Жизнь возвращается в свое привычное русло. На земле без движения лежит, раскинув бледные, залитые кровью руки, побитый мальчишка с опухшим лицом. Его грудь то бешено вздымается вверх, то опускается вниз. Наконец приходит чувство вины и ужас. Ребенок плачет. Взрослый говорит ему что-то, но он не понимает. Он просто испугался того, что натворил, а еще больше своих ощущений.
Этим же вечером, только уже дома, он нагишом убегает в лес, на холод. Потому что только так проходит отчаяние и стихает чувство вины.
Девушка проснулась, когда было уже светло и солнце сверкало высоко в небе. Поначалу ей показалось, что она снова оказалась на том лугу, где впервые осознала себя, и словно все то, что произошло с ней, было не более чем сон. Затем она вспомнила солдата, спасшего ее накануне вечером, и все постепенно встало на свои места. Мало-помалу в свете утра стали вырисовываться очертания комнатушки с каменными стенами и потолком, поддерживаемым огромными деревянными балками. В углу стоял стол, а рядом лежал мешок. На противоположной стене взору открывалось великолепное стрельчатое окно, сквозь которое ослепительно ярко сияло солнце. Девушка приподнялась, прикрывая глаза рукой. За окном расстилалась бескрайняя равнина, над которой возвышался лес.
Она сидела на мягкой и удобной кровати. Простыня, пахнувшая свежестью, пышная подушка за спиной и чистые полоски ткани на запястьях и щиколотках. Но одета она была по-прежнему в свои лохмотья.
Девушка осторожно встала с кровати. В комнате она была одна. Как знать, где он теперь. Боль разочарования изрядно подпортила великолепие всей картины. Быть может, он бросил ее. Впрочем, он ее спас, принес сюда, чего же больше она хотела? Он конечно же не мог быть все время возле нее, ведь он и так был слишком заботлив. Девушка зевнула, потягиваясь и наслаждаясь приятным солнечным теплом, греющим ее спину. За кроватью она заметила сундук. На нем она нашла хлеб и миску, полную белой жидкости с легкой пенкой наверху. Девушка улыбнулась своим мыслям. Даже если юноша и ушел, то напоследок он благородно подумал о ней.
Она уселась на полу, скрестив ноги, и принялась по чуть-чуть отщипывать хлеб, смакуя содержимое миски: оно было необычайно вкусно.
Во время трапезы девушка обнаружила вокруг себя множество признаков присутствия солдата. Прежде всего его мешок — он не мог принадлежать ей самой. Несколько книг в углу, одна из которых лежала открытой. И даже гусиное перо на пергаменте. И тут ее охватило ликование: он ушел не навсегда.
Она спрашивала себя, что ей теперь делать. Она была совсем одна и даже не знала, в каком городе находится. Судя по виду из окна, она находилась двумя этажами выше того места, где прошлым вечером на нее напали. Выходило, что девушка по-прежнему оставалась в башне: Салазар, так называл ее солдат. Впрочем, воспоминания о том, что произошло после ее спасения, были довольно смутными. Быть может, она находится в гостинице. Или ей следует дождаться его возвращения? А может, он дожидался ее ухода? Девушка, облокотившись об окно, подперла голову руками, закрыла глаза и стала наслаждаться солнцем, согревавшим ее кожу.
От звука раскрываемой двери девушка вздрогнула. Она резко обернулась, опираясь ладонями о подоконник, и виновато посмотрела на солдата. Он остановился в дверях. На нем был все тот же черный плащ, что и накануне, штаны из замши и просторная белая рубашка, торчавшая из-под кафтана из дубленой кожи с железными пряжками.
Но на этот раз капюшон плаща был надвинут на лицо. Из-за плеча виднелась длинная рукоять меча. Он быстро снял капюшон с лица.
— Это я! — произнес юноша.
Девушка успокоилась, смутясь своей реакции.
— Да… я… — И снова она не смогла ничего выговорить.
— Ты права, — перебил он девушку, снимая с плеча набитый чем-то вещевой мешок. — Этим утром я не должен был оставлять тебя одну, и, прежде всего, после того, что ты пережила, но я увидел, в чем ты была одета, и соблазн найти для тебя что-нибудь получше оказался сильнее… — улыбаясь, произнес молодой человек. — Меня зовут Амхал.
Улыбка юноши была искренней. Но на его лице лежал отпечаток страданий. Девушка взглянула на него и не нашлась что ответить.