Предостережение

Прекрасное, замечательное выдалось в том году лето. Погода все дни стояла чудесная, не только полезная для урожая, но и радующая души людские. Много было на селе веселья, и обильными плодами воздало поле каждому, кто проливал на нем пот; а ведь была и моя доля в крестьянской работе: трудился я обычно вместе с отцом, но случалось — в последнее время все чаще — и в одиночку. Родные, конечно же, вправе были рассчитывать на усердие с моей стороны, поскольку шел мне в ту пору шестнадцатый год. В гимназии полагалось бы мне уже пойти в пятый класс,

и даже не пойти, а ходить, ибо минуло чудесное лето и место мое было за партою.

Да только из-за войны в том году посещение школы на время отсрочили.

Оттого и получилось, что конец сентября застал меня дома, в деревне. А кто же не знает, что именно на эту пору, на конец сентября, приходится праздник святого Михая — день особенный для всего уклада жизни на селе: с него начинает она переходить на осенний лад. Отары спускаются с горных пастбищ, сочные краски лета тускнеют, по утрам все заметнее становится росная седина на лугах, рыжий огонь свивает гнезда в крестьянских очагах, и заботы людям предстоят уже сплошь осенние.

Уважают и любят у нас на селе этот праздник и обязательно стараются провести его так, чтобы долго потом вспоминать день святого Михая. И как бы само собой получается, что всякий, кто наречен Михаем, отмечать свои именины просто обязан.

Отец мой, правда, именем этим не звался, но среди дружков его не было недостатка в Михаях, так что зван он бывал в несколько домов сразу, ведь каждый Михай старался отметить день с размахом.

Однако отец и в том году не захотел отступиться от давнего своего обычая. То есть, как всегда, обещался на праздник к Михаю Биро.

Я никогда не спрашивал у отца, откуда повелась у него такая крепкая дружба с Михаем Биро. Только из случайно оброненных слов догадался, что они вместе в солдатах служили где-то под городом Себеном. Что ж, такое, видать, не забывается. Вообще-то отец мог бы сыскать друзей не хуже, а то и получше, даже если только Михаев считать, и все же по одной статье дядя Михай Биро был предпочтительнее всех остальных. Дело в том, что проживал он не в нашей деревне, а в расположенном по соседству селе Диофалве. И обстоятельство это оказывалось куда как небезразлично, когда речь шла о праздновании именин — во-первых, потому, что Диофалву населяли люди спокойные и благоразумные, а во-вторых, потому, что очутиться в Диофалве можно было не иначе как после небольшого путешествия, и от этого праздник получался особенно торжественным. Приготовления и сборы обретали исключительную важность, ведь такое гостевание было немыслимо без участия моей матушки, иначе хозяева сочли бы себя обиженными. Единственный раз в году в этот день родителям выпадала возможность в праздничных нарядах пройтись, беспечно любуясь природой, по всем тем местам — а именно: по дороге через холм, мимо нашего надела, — по которым в прочие дни они ходили обремененные тяжкими заботами.

Лишь в этот день могли они быть вольными, как вольные птицы.

Ждали праздника всегда с большим нетерпением, к тому же на сей раз он особенно благоприятным образом пришелся на субботний день.

Суета предстояла немалая.

С утра мы, правда, пошли кукурузу ломать, рассчитывая до обеда управиться, однако это нам не удалось — кукуруза уродилась щедрая, да еще надо было поснимать в междурядьях тыквы. Солнце, уже невысоко стояло, когда мы ушли наконец

с той небольшой делянки, но времени все же оставалось достаточно, чтобы до темноты успеть в Диофалву.

Словом, если и была в чем беда, так вовсе не в позднем времени.

Беда, однако же, была, и заключалась она в том, что среди веселых паломников мое имя пока что не значилось. А пойти страх как хотелось. И удивляться моему желанию не приходится, потому как впервые в том году справили мне настоящую гимназическую форму, и грех было бы не покрасоваться в ней на празднике в Диофалве, тем более что там проживал мой однокашник, тамошнего кантора сын, и случаю повидаться с ним я был очень рад. К тому же я считал, что заслужил право на долю в праздничном ужине, ведь лето отработал не хуже других.

Вот отчего ломал я голову, как бы о самом себе речь завести.

К великому счастью, матушка сама догадалась о горькой моей печали и в последнюю минуту замолвила за меня словечко:

— Пусть мальчик тоже на людей поглядит.

— Пускай, я тому не помеха, — уступил отец.

Вот как получилось, что не только родители вдвоем, а мы все трое пустились под вечер в путь.

Погода стояла ласковая, хотя солнце пригревало уже не без скупости. Легкий ветерок гнал по небу кружевные облака, тут и там вспыхивал на деревьях и диких кустах алый лист, тихой музыкой звенели сухие кукурузные стебли. Сверху, с холма, трижды видели мы бегущих зайцев; в вышине величественно и плавно кружил орел, и над верхушками векового бора черной тенью скользил старый ворон.

И только-только стемнело, мы были уже на месте.

Дядя Михай с женой пригласили нас в светлый и опрятный дом, шумно радуясь, что вот, мол, еще раз привелось всем в добром здравии дожить до этого праздника. Тетя Амали, жена дяди Михая, захлопотала, засуетилась вокруг гостей. Ее раскрасневшееся смуглое лицо осветилось лаской, когда она легонько погладила меня по затылку, удивляясь, что я так вырос, а ведь вроде недавно еще был совсем ребенком.

— А то как же! — поддержал ее сам хозяин. — Я бы теперь крепко подумал, прежде чем с ним побороться.

Мама радостно засмеялась, а отец степенно и торжественно молчал.

Праздник начался.

Из цветастой глиняной фляги разлили прошлогоднюю крепкую палинку своего приготовления. Первую рюмку стоя выпили за хозяина, а в его лице — за всех Михаев, какие только сыщутся на земле и на небе, затем тетя Амали стала накрывать на стол.

За едой веселье набирало силу.

Вскоре огонек в керосиновой лампе начал слегка покачиваться, подражая гостям и хозяевам, даже отец стал чуть словоохотливее, хоть это было для него необычно, и тогда я, набравшись храбрости, рассказал про своего однокашника, проживающего здесь, в селе.

— А мы его живо доставим! — воскликнул дядя Михай.

И тут же наказал дочурке: пусть сбегает и передаст, что моего друга Кальмана, канторова сына, ждут в этом доме с радушием и нетерпением. Не знаю, какие слова сумела донести до места девочка, только Кальман вскоре явился. Как вошел, увидал меня — и прямо дар речи потерял от такой неожиданной встречи. Вскоре он, правда, освоился, и мы стали праздновать вдвоем; а взрослые между тем продолжали свое особое веселье, ровно журчавшее и лишь изредка выплескивавшее лихие прибаутки дяди Михая и звонкий матушкин смех.