Предпоследняя правда

Колина Елена

Фира вихрем приносилась домой, победительно раскладывала продукты, с напряженным лицом стояла у плиты — кормила семью со страстью. Фаина готовила застенчиво, словно извиняясь перед собой, что занимается таким неинтеллигентным делом, — в глубине души она считала, что ЕСТЬ не интеллигентно. Но готовила не хуже Фиры, если объективно, точно так же, — рецепты были мамины, а мамы были с одной коммунальной кухни.

Все эти оливье, паштеты, котлеты, приготовленные Фирой и Фаиной из одинаковых продуктов по одинаковым рецептам, если и различались по вкусу, то не поддающимися определению нюансами. Но принято было считать: у Фиры потрясающе, великолепно, праздник, а у Фаины в точности то же самое —

просто обед. Самолюбивую Фиру непременно нужно было не просто похвалить, а отметить, что у Фаины хуже, — иначе она напрягалась, становилась задиристой или надувалась, как ребенок. Ну, что же делать, — Эмка хвалил, Илья поддакивал, Фаина кивала, и Фира лучилась счастьем. Они были интеллигентными людьми, все четверо, но у каждого свой характер, у Фиры, как говорила ее мать, «характер дай боже».

— А теперь внимание, — с видом дрессировщика тигров — ап! — сказал Кутельман за столом, когда уже съели закуски, похвалили Фиру, съели бульон, еще раз похвалили Фиру. — Внимание, корень из икс плюс семь равен десяти. Чему равен икс?

Все четверо взрослых, волнуясь, смотрели на Леву. Фира затаила дыхание, принялась водить пальцем по столу: «х=…».

— Три… Нет, девять, — мгновенно поправился Лева. Фира и Фаина вопросительно посмотрели на мужей — они не смогли так быстро посчитать в уме.

Кутельман сделал горделивый жест в сторону Левы, что означало — правильно, и Фира с Фаиной облегченно выдохнули.

— Вот черт… Ты победил, — недовольно признал Илья. — Когда ты успел его научить?

— А вчера, — признался Кутельман, — забежал на минутку и научил.

Эмка Кутельман больше всего на свете любил «чтобы было интересно». Научить трехлетнего ребенка извлекать квадратные корни между салатом оливье и бульоном — интересно. У них с Ильей было соревнование: кто научит ребенка более сложному математическому действию. Кутельман уже научил Леву возводить в степень и теперь подбирался к решению простеньких квадратных уравнений — хотел устроить суперсюрприз за следующим обедом. Нужно только подумать, как объяснить, чтобы ребенок не автоматически пользовался формулой, а решал осмысленно.

Оказалось, что Лева — гений.

Началось с чтения. Никто не учил Леву читать — ребенку же всего три года. И вдруг Лева прочитал по слогам вывеску на будочке «Ремонт часов» в Кузнечном переулке, той самой, где когда-то сидел его дед, — прочитал «Ремонт часов» и в тот же день перешел к настоящим детским книжкам, — и вдруг он уже читает Пушкина — ГОСПОДИ, ПУШКИНА, РЕБЕНКУ ЖЕ ВСЕГО ТРИ ГОДА!.. На Новый год Таня, запинаясь, бормотала «Идет бычок, качается» и спуталась на второй строчке, а Лева декламировал первую главу «Евгения Онегина».

— А это еще не все. Теперь — гвоздь сезона, то есть гвоздь обеда, — провозгласил Кутельман, — задача: когда идет дождь, кошка сидит в комнате или в подвале. Когда кошка в комнате, мышка сидит в норке, а сыр лежит в холодильнике. Если сыр на столе, а кошка в подвале, то мышка в комнате. Сейчас идет дождь, а сыр лежит на столе. Где находятся кошка и мышка? Лева?..

Лева — глазки, ресницы, щечки, лучезарная улыбка — мгновенно ответил:

— Кошка в подвале, а мышка в комнате…

Илья, Фира и Фаина ошеломленно молчали, перебирая в уме «кошка в комнате, мышка в норке, кошка в комнате или мышка в норке…». Лева быстрее взрослых — с техническим, между прочим, образованием — разобрался в мышках и кошках, — это их поразило. Сидели и думали — господи, боже мой, вот это да, ничего себе…

— А мы еще можем, — победно произнес Кутельман. — У Тани сто палочек, некоторые из них белые, некоторые черные. Известно, что хотя бы одна палочка черная, а из двух палочек хотя бы одна белая. Сколько черных палочек у Тани?

— Одна,

две, три… — пробормотал Лева. Все напряженно смотрели на него. — Одна.

— Ты его подучил, вы договорились… — внезапно осипнув, прошептала Фира.

— Он просто угадал, он не может решить такую задачу, — улыбнулся Илья. — Левка, объясни, почему одна?

— Ну, это же задача! Дядя Эмка же сказал, из двух палочек хотя бы одна белая… Задача такая… — попытался объяснить Лева.

— Он хотел сказать — любой другой ответ противоречил бы условию задачи, в котором сказано «из двух палочек хотя бы одна белая», — с видом переводчика с не знакомого никому, кроме него, языка пояснил Кутельман. — Ребенок не может объяснить, а решить может. Хотя ты прав, он не решает в нашем понимании, не перебирает варианты. Он как-то иначе это делает, по наитию. Это и есть неординарные способности.

Фаина посадила Леву к себе на колени и принялась гладить по голове, как-то странно гладить, истово и испуганно, как будто заглаживала его, заговаривала.

— Нет, ну это непонятно, это вопрос, — откуда у нас с Фиркой этот чудо-ребенок, мы-то сами не чудо, — растерянно приговаривал Илья.

— Чудо-ребенок, Моцарт в математике, — задумчиво подтвердил Кутельман.

И тут громко, с подвыванием, заревела Таня. К ней одновременно бросились все. Илья схватил Таню на руки и с ней вместе запрыгал по комнате большими прыжками, крича «я кенгуру, ты мой кенгуренок», поднимал ее высоко вверх, дул в нос, щекотал за ушком. Кутельман ходил за прыгающим с Таней на руках Ильей, неловко приговаривая: «Наша Таня громко плачет, уронила в речку мячик». Фира торопливо засовывала ей в рот конфету, Фаина педагогическим голосом приговаривала: «Таня, ревновать к чужим успехам нехорошо, вот если бы ТЫ показала нам, что умеешь, мы бы ТЕБЯ хвалили».

— А-а-а… — отчаянно кричала Таня.

…Со стороны кое-что выглядело странным. Можно понять, почему Кутельман больше интересуется Левой, чем собственной дочерью, — способный к математике Лева ему ИНТЕРЕСЕН, но почему Фаина как будто больше любит Фириного сына, чем свою дочь? Почему Лева в этой общей семье избалованный ребенок, а Таня ничуть не избалована?…Но это было не странно, если знать, что Лева — ЕДИНСТВЕННЫЙ РЕБЕНОК, а Таня — ВТОРОЙ ребенок.

Через год после свадьбы Фаины и Эмки почти одновременно, с разницей в неделю, произошли два события, — у Фаины умерла мама, а у Фиры родился Лева. У беременной Фаины, такой, казалось бы, сдержанной, реакция на смерть матери была неожиданная — она собрала вещи и ушла из дома. Вернулась в свою комнату в коммуналке. Соседи сплетничали, что муж ее выгнал, а она просто не могла быть дома, как будто муж и тесть не могли понять ее горя, — только Фира, ей была нужна только Фира. Фира недоумевала, — неужели их отношения с Эмкой совсем не теплые, неужели Эмка не близок Фаине так, как ей Илья, до последней капельки? Ей бы в таком случае — не дай бог, конечно, пусть мама живет сто лет — нужен был только муж, она бы уткнулась в Илюшку так глубоко, как только можно, спряталась в нем от всех, от горя, от себя…

А Фаина уткнулась в теплую Фиру, спряталась в ней и в ее ребенке.

Фаина спасалась от тоски ребенком, бросалась на каждый звук, Фире Леву подносила только кормить. Помощь оказалась кстати, — Мария Моисеевна работала, всерьез помогать не могла, а Илья… с Ильей были сложности. Он как будто сердился на Фиру, что она теперь не только его любит. Боялся пеленать, боялся дать соску или воды из рожка, недоумевал, почему Лева плачет, — вел себя как старший ребенок, который мог бы уже и не доставлять хлопот, а за ним самим еще присмотр требуется. Пока Илья постепенно привыкал к ребенку, Фира с Фаиной были Леве как родители.