Предводитель мух
Шрифт:
И странное дело. Получилось. Стало ему и тепло и сухо, и самое главное страх куда-то подевался. Вылез Краснобаев на крыло, закрыл за собой дверь, и как ни в чем не бывало, принялся лед от передних кромок крыла топором откалывать. Работал с огоньком, усердно и добросовестно. Только звон стоял в небесах. За пятнадцать минут очистил ото льда все крылья, а у АНа-2, как вы наверно помните, их целых четыре, и вернулся обратно в салон самолета. Закрыл иллюминатор, топорик на место повесил. Веревку от пояса отвязал, снова в моток скрутил, в ящик положил. Руки потер и себя осмотрел. Все ли с ним
Все было в норме. Никакого обморожения или другого какого вреда, только щеки покраснели и уши. Довольный вернулся в кабину и радостно доложил:
– Приказ выполнен. Лед ликвидирован!
– Отлично! – похвалил его Бочкин. Очень он Краснобаевым доволен остался. – Не разочаровал ты меня, Краснобаев. Что ж, ко мне на базу никогда плохих пилотов не присылали. Знают, что генералу Бочкину неумехи не нужны. Принимай управление.
– Есть принять управление! – Краснобаев схватился за штурвал самолета и понял, что за эти двадцать минут уже успел по нему соскучиться.
Поднялись они на высоту пять километров, все что надо там сделали и спокойно вниз полетели. Все дела были сделаны. Пора было возвращаться.
И тут Бочкин увидел у ног Краснобаева мешок с едой, который ему Настасья Филипповна дала.
– Что это у тебя такое?
– Это вам жена еду в дорогу дала. Приказала поесть.
– Раз приказала, значит, приказ надо выполнять, – философски заметил Бочкин и развязал мешок.
А там еды было столько, что можно было роту накормить, а не только одного генерала. Даже кастрюля с супом горячим завернутая в пуховый оренбургский платок стояла. Вот какая заботливая жена была у Бочкина.
– Давай, Краснобаев, угощайся, – сказал Бочкин. – После сделанного дела, еда не грех, а награда.
Стали они кушать.
Только Иван Иванович много не ел. Во-первых, он вообще обжорой не был, во-вторых, стеснялся. Боялся, что генерал о нем плохо подумать может. Попробовал борща, один свежий огурец, одну котлету и два пирожка. Один с яблоками, другой с картошкой и мясом.
Генерал же в отличии от него, не стеснялся и наворачивал от души. Ел, пил, нахваливал свою жену, рассказывал, как с ней познакомился, когда еще молоденьким лейтенантом был и служил в Киевском военном округа под командованием генерала Разворотенко.
– Вот ведь время было. Золотое было время! Эх молодость, молодость! – вздыхал Бочкин и заедал свою грусть по молодым денькам очередной порцией еды.
Краснобаев даже не заметил, как мешок стал пустым. Зато Бочкин наоборот стал тугим и упругим, словно его воздухом надули, как шину от колеса.
Сидит Бочкин в кресле второго пилота, радуется, что метеоразведку произвел, хорошо и вкусно поел, сейчас домой вернется и маршалу доложит о состоянии воздуха. От радости он даже замурлыкал песенку «Как хорошо быть генералом», затем надвинул фуражку на глаза и слегка задремал, потому что час был все еще ранний.
Глава восьмая
КРИТИЧЕСКАЯ СИТУАЦИЯ
А Иван Иванович тоже в самом хорошем расположении духа продолжал полет.
За бортом самолета ярко светило только что проснувшееся солнце, его теплыми лучами умывались белые облака, и в небе появились первые птицы, и Краснобаев удвоил внимание, чтобы в кого-нибудь из них случайно не врезаться. Не хотел он начинать свой путь в авиации с убийства живого существа. Пусть даже и птицы.
Стал он снижаться, потому что пора было идти на посадку, и тут к нему вдруг один упрямый стриж пристал. Летает прямо перед лобовым стеклом и летает. Того и гляди, под винт попадет.
– А ну пошел отсюда! – прикрикнул на него Иван Иванович.
Стриж разумеется ничего не услышал. Во-первых, из-за грохота работающего двигателя, во-вторых, его от Краснобаева отделяло лобовое стекло. А оно толстое как броня. Мало того, он еще уселся на радиоантенну и хвостом стал помахивать. Да так нагло, что Краснобаев обиделся.
– Ах так, тогда держись! – воскликнул он и стал делать петлю Нестерова, или, как ее называют в народе, мертвую петлю.
АН-2, это не пилотажный самолет. То есть непригодный для того, чтобы совершать на нем фигуры высшего пилотажа. Для этого у него ни скорости недостаточно, ни силы двигателя. Однако от злости Иван Иванович совсем об этом позабыл. Так его возмутило поведение стрижа, что он резко повел самолет вверх и описав в воздухе большое кольцо вернулся на прежний курс. Кукурузник, которого никто и никогда в жизни ничего подобного не заставлял делать, видимо так удивился, что от удивления сделал мертвую петлю, и даже сам не понял, как это у него вышло.
Так Иван Иванович впервые в жизни сделал то, чего никто никогда до него не делал. Сплел на кукурузнике мертвую петлю. Жаль, что никто этого не зафиксировал, на пленку не заснял, в книгу рекордов Гиннеса не записал. Даже Бочкин и тот не проснулся.
А что же стриж, спросите вы?
Этот бедняга чуть не скончался от страха. Да еще его силой давления так к лобовому стеклу прижало, что он только клюв открыл, да вытаращив глаза, уставился на Краснобаева.
– Что не нравится? – не зло спросил его Иван Иванович. – Так то!
Когда самолет снова по прямой траектории полетел, стриж опомнился, обиженно крикнул и улетел. Только от страха или может от нажима силы тяжести, или еще по какой причине он все лобовое стекло залил своим склизким белым пометом.
Обгадил, так сказать. Да так обильно, что ничего разглядеть впереди возможности не стало. Отомстил он значит, Ивану Ивановичу за его глупую шутку с мертвой петлей. С тем и улетел, преподав Краснобаеву хороший урок, что нельзя птиц обижать.
Ведь они его коллеги, можно сказать. Воздушные друзья. Небесные братья.
И это в первом же полете!
Краснобаев чуть не заплакал от обиды. Мало того, что ничего не видно, так еще сейчас товарищ генерал проснется, увидит на стекле такое безобразие и такой ему нагоняй устроит! Кто знает, вдруг еще и летать запретит? Надо было срочно исправлять ситуацию.
Поставил Иван Иванович самолет на автопилот, схватил тряпку, открыл боковую форточку, высунулся чуть не наполовину и стал лобовое стекло чистить.
А это занятие не простое, особенно, когда под рукой ведра с мыльной водой нет. Он только размазал все по стеклу равномерно, так что оно все белое стало, матовое, но кое-что разглядеть все-таки было можно.