Преемники. От царей до президентов
Шрифт:
По поводу фашистов Ленин, естественно, иронизировал, но лучше бы он этого не делал, учитывая всю дальнейшую мировую историю.
Как бы то ни было, малограмотный дореволюционный русский пролетарий перелопатил всего Маркса, Энгельса и Ленина. Все прочел, все понял. И все сделал так, как понял. Образованный западноевропейский пролетарий, которого очень долго восхвалял Ленин, не смог одолеть даже одной резолюции Коминтерна. Ничего не понял и ничего не сделал. Впрочем, к счастью для Европы.
Итак, Советская Россия оказалась вынужденной выживать одна во враждебном окружении. Отсюда и первая причина смены ориентиров. Ленинская мечта о мировом взрыве не осуществилась, а значит, хотел того Сталин или
Так что национал-большевизм упал не с неба. Это сращение большевистских и национальных интересов на определенном историческом этапе можно называть по-всякому в зависимости от степени ненависти к советскому режиму: вынужденным, противоестественным, своеобразным и так далее. Что, однако, не отменяет неоспоримого факта: борьба с неграмотностью, скорейшая индустриализация, укрепление обороноспособности страны и многое другое объективно отвечало интересам России. Рассуждать о том, что куда эффективнее и не столь болезненно эти же задачи решила бы другая политическая сила, конечно, можно, однако, увы, лишь в сослагательном наклонении. Что было, то было.
Имелись и иные причины, которые делали приход к власти Сталина и дальнейшее укрепление сталинизма закономерным и даже неизбежным.
В годы Гражданской войны была популярна частушка:
Полюбили сгоряча русские рабочие Троцкого и Ильича, и все такое прочее.К моменту смерти Ленина горячка уже давно прошла, что, в частности, доказал и знаменитый Кронштадтский мятеж (восстание) 1921 года. В этот момент та же частушка принципиально изменилась:
Расстреляли сгоряча русские рабочие Троцкого и Ильича, и все такое прочее.Хмурый взгляд рабочего у станка не сулил ничего хорошего партии. Десятого марта 1921 года в канун штурма Кронштадта Тухачевский докладывал Ленину:
Если бы дело сводилось к восстанию матросов, то было бы проще, но ведь осложняется оно хуже всего тем, что рабочие в Петрограде определенно не надежны… Сейчас я не могу взять из города бригады курсантов, так как город с плохо настроенными рабочими было бы некому сдерживать.
Да и восстала, между прочим, "преторианская" гвардия большевиков — балтийские матросы, что само по себе говорит о многом. Расправа над Кронштадтом стала "контрольным выстрелом в затылок" страны Советов. Теперь — и это случилось еще при Ленине — везде и всюду доминировала только партия большевиков. Остатки даже левой демократии были окончательно уничтожены. Что также, конечно, освобождало дорогу сталинизму.
Наконец, самое главное, к моменту смерти Ленина на смену революции шла уже реакция — наш отечественный термидор. Окончательно изможденная страна во главе с изможденной партией не были уже в силах не только делать мировую революцию, но и проводить ленинский курс. На смену пламенным революционерам-интернационалистам приходила бюрократия, которая хотела не воевать дальше, а насладиться наконец плодами победы. Покоя и определенности — любой ценой и из любых рук — хотело большинство, как в стране, так и в партии. Даже Троцкий, при всей своей личной неприязни к Сталину, писал, анализируя этот переходный период, о закономерности прихода к власти кавказца:
…Сталин обнаружил себя как бесспорный вождь термидорианской бюрократии, как первый в ее среде.
Кстати,
Устрялов никогда не сомневался в том, что большевизм обречен исторически и примирение с ним может быть только тактическим. Один из невозвращенцев советских времен Сергей Дмитриевский писал:
Не революцию принял Устрялов, но только государство, вышедшее из нее, как принял бы и государство, созданное против нее. Ему нужен был порядок, выбитая колея, устойчивое кресло, древо государственности.
Для Устрялова сталинизм был сродни бонапартизму. Он отдавал дань Сталину, правда, весьма своеобразно:
…великая историческая роль Сталина. Он окружил власть не рассуждающими, но повинующимися солдатами от политики: мамелюками… Поразительно ловкими маневрами… партийный диктатор завершил процесс формальной дереволюционизации, всесторонней мамелюкизации правящего строя. Прощай, допотопный… подлинный революционизм! Здравствуй, новая, прекрасная, великая государственная лояльность! Да здравствует усердие вместо сердца и цитата вместо головы!
То есть Устрялов другими словами фактически повторил мысль Троцкого:
Свинцовый зад бюрократии перевесил голову революции. Такова разгадка советского термидора.
Этот "свинцовый зад бюрократии" благополучно досидел в советском кресле до распада СССР, а затем осторожно переместился в еще более комфортабельное кресло ельцинской эпохи. Портрет первого президента России, прилагавшийся к новому креслу, бюрократу ничуть не мешал.
Не мешает ему и портрет Владимира Путина.
Сталинская эпоха, своей попыткой соединить деспотию с индустриальным прогрессом напоминавшая петровский "бег в мешке", закончилась для России, как и та давняя попытка, многими великими свершениями, преступлениями против собственного народа и большим недостроем.
Значительное продвижение в одних областях соседствовало с провалами в других. Атомную бомбу неимоверными усилиями "шарашек", правда, создали, а вот на многих других направлениях было худо. К моменту смерти Иосифа Виссарионовича страна так и не смогла, например, решить зерновую проблему, а показатели в животноводстве оказались даже хуже, чем в России 1916-го, тяжкого, военного года — и это после десятилетий триумфальных побед колхозного строя.
Гордо дымившие по всей стране мартеновские печи на фундаменте из человеческих костей смотрелись, конечно, жутковато, но замечали это в ту пору немногие.
Да и те, кто замечал, как правило, считали, что печи важнее костей. Исходя из искреннего убеждения, что за продвижение страны к светлому будущему надо платить. Так что появившиеся в последнее время рассуждения об "эффективном сталинском менеджменте" не такая уж большая новость. Новое здесь лишь слово "менеджмент", не более того.
Как и петровская эпоха, сталинская не оставила после себя преемника. На XIX съезде партии в 1952 году уже сильно сдавший Сталин выступал примерно пять минут и, по воспоминаниям Хрущева, выходя из зала, сам с удивлением заметил: "Смотри-ка, я еще смог". И тем не менее о преемнике не было и речи. Ближнее окружение в те годы считало, что Сталин приглядывался к Михаилу Суслову, но это были только предположения. Ранее подобные же разговоры ходили сначала о Маленкове, а еще раньше о Жданове. Что в голове у вождя было на самом деле, не знал, естественно, никто.