Прекрасная Абигайль
Шрифт:
Я все еще не находил слов. Я терялся в догадках: что могло сулить мне это приключение? Абигайль, которую я знал такой сдержанной и гордой, здесь, в полночь, в моей скромной комнатке в гостинице — и только для того, чтобы поприветствовать меня?
— Здесь так темно, — наконец пробормотал я, — позвольте мне включить свет.
— Нет, не стоит, — остановила она меня. — Здесь достаточно светло, чтобы видеть глаза друг друга, a большего и не нужно. Надеюсь, вы не забыли, как я горда, и поэтому вы не должны увидеть на моем лице следы многих лет, утекших с момента нашей последней встречи. Я не очень весело проводила все это время. Если бы вы меня не бросили, я, возможно, была бы
— Сударыня! — воскликнул я, желая сказать ей, что, хоть я и не чувствую себя совершенно невиновным, но в том, что произошло между нами, есть доля и ее вины. Однако она, не дав мне договорить, продолжала:
— Называйте меня моим девичьим именем, а не «сударыней». Пока был жив мой муж, я вынуждена была мириться с этим обращением, которое мне не шло. Я была лишь милосердной сестрой моего доброго мужа, a не его женой. И, кстати, его моделью, которую он боготворил, на которую он молился и чью красоту не уставал восхвалять. Сначала мне это нравилось, но вскоре наскучило. И необходимость позировать ему в тысячах поз в конце концов стала для меня невыносимой пыткой. Ho что мне оставалось делать? Это было его единственной радостью, и я не могла лишать его этого; он был таким благородным, милым человеком, намного лучше вас. И все-таки я почувствовала облегчение, когда он окончательно избавился от своих страданий.
— Абигайль, — сказал я, — наконец-то я смогу сказать вам обо всем, что так долго терзало мою душу. — И тут я рассказал ей все: и o том, как я страдал из-за ее холодности, и o моей тщетной надежде на то, что за время моего длительного пребывания на фронте ее сердце смягчится, a также о том, что я наконец отчаялся растопить лед в ее душе.
— Ох, — c легкой дрожью в голосе сказала она, — вы все это изображаете слишком в свою пользу, милостивый государь. Если бы вы меня по-настоящему любили, вы никогда бы не утратили терпения и ждали бы, пока я, вынужденная в любви читать по складам, дошла бы наконец до «я», после того как уже однажды сказала «a». Однако пока вы были на фронте, меня для вас не существовало.
— Как вы можете говорить это! Все письма, которые я вам писал…
— Я не получила ни одного.
Мы пристально посмотрели друг на друга. Казалось, y нас обоих возникло подозрение, что ее мать скрывала мои письма. Но ни я, ни она не решились сказать это прямо.
— Да что уж там, — наконец сказала она, — нет нужды ломать голову или даже сердце над тем, чего не вернешь. Вы нашли себе вполне устраивающую вас замену мне, да и мои обстоятельства сложились не самым худшим образом. B конечном итоге, вдвоем с вами мы тоже не были бы счастливы. Признаться, я до сих пор, в сущности, не знаю, хороша я или плоха. Возможно, ни тo и ни другое. Вероятно, природa, создавая очень красивого человека, полагает, что уже достаточно потрудилась над ним и что ей уже нечем больше снабдить его для жизни. Мой муж который был энтузиастом искусства, большего и не требовал. Вам же… мне кажется, вам скоро наскучило бы пялиться на мои великолепные плечи и руки.
Вслед за тем она отбросила назад черную вуаль и откинулась на спинку дивана в соблазнительнейшей позе, пристальным взглядом рассматривая себя с ног до головы, — но без самодовольства, a так, как рассматривают картину. Зрелая красота делала ее еще более неотразимой: ее матовые руки стали немного полнее, но по-прежнему их перехватывала лишь узкая ленточка у меча, грозившая каждое мгновение соскользнуть, но всякий раз она спокойно возвращала ее на прежнее место. Я снова увидел три маленьких шрамика нa ее левом плече, и вновь вернулось ко мне страстное желание прижаться к ним губами и почувствовать сплетение этих гладких, мягких «змей» — ее рук — на моей шее.
В конце концов, словно для того, чтобы избавиться от моего настырно оценивающего взгляда, она снова собрала складки вуали над своей грудью и встала.
— Вот этот букетик я возьму с собой на память, — сказала она. — У вас цветы красивее наших, и, в отличие от наших, они пахнут. — Она протянула мне пригоршню иммортелей, которые она носила в глубоком декольте своего черного бархатного платья.
— Хотите взять их? Тоже на память? Для кого мне еще так наряжаться, как не для доброго друга? Так хорошо мне будет не каждый день.
— Абигайль! — воскликнул я, теперь уже совсем потеряв голову, потому что она стояла перед залитым лунным светом окном во всей своей неотразимой красоте, a ее белокурые локоны светились под вуалью. — Неужели это наша последняя встреча? Вы снова свободны, и и так же одинок, как вы, и то, что мы не нашли друг друга раньше — вы же видите, это была не наша вина. Милая Абигайль… Вы не могли бы… ты не могла бы теперь стать моей женой?
Я бросился и ней и хотел привлечь ее в свои объятия, однако она сделала большой шаг назад и, словно защищаясь, выставила вперед руки.
— Нет, милый сударь, — сказала она, и холодная, насмешливая гримаса бледного лица охладила мой пыл. — Не будем делать глупостей. Вы хотите, чтобы я узнала, какой может быть жизнь с любимым человеком? Этого никогда не наверстать. Выбудете постоянно сравнивать меня и эту добрую маленькую женщину, которая сделала вас таким счастливым, — или вы станете отрицать, что не считали, будто лучшей жены не имел никто? Ho и я… пусть я и желала себе мужа лет на тридцать моложе… никто не будет уже так боготворить меня, как он. Итак, поставим на этом точку, и никаких воплей и стенаний! Но я вижу по вас, что вы теперь очень влюблены в меня; что же, ни к чему заставлять вас так страдать. Я теперь совершенно независима и могу распоряжаться собственной персоной по своему усмотрению. Если уж однажды упустил шанс выпить счастье до дна, то зачем же пренебрегать возможностью сделать несколько глоточков, чтобы, по крайней мере, насладиться иллюзией счастья, тем более в такую душную ночь, когда несчастная человеческая натура так нуждается в прохладе?
Не могу описать, как странно подействовали на меня ее слова. Эта смесь печали и легкомыслия, резиньяции и сластолюбия были мне так чужды в этом когда-то настолько чопорном и холодном существе, что я должен был сначала прийти в себя, прежде чем смог сказать ей что-то в ответ, — кажется, это было что-то совсем незамысловатое. Я услышал, как она тихо засмеялась:
— Bac удивляет, что я, вопреки своему пуританскому воспитанию, совсем не благочестива. Ну, это с годами проходит; темная изнанка души проступает все отчетливее — от досады и тоски по загубленной жизни даже ангельски чистая женщина может стать дьяволицей. Но вам не нужно бояться — я не навязываюсь вам. Как я уже говорила, y бедного revenant более скромные претензии. Итак, прощайте и спокойной ночи!
Она произнесла это, словно смирившись со своей печальной судьбой, таким непривычно сдавленным голосом, что мое сердце снова потянулось к ней. Я протянул руку, чтобы прижать ее к своей груди, но Абигайль снова отступила назад.
— Не здесь! — прошептала она. — Что подумают люди в доме, когда я утром буду спускаться вниз по лестнице! Проводите меня домой, там мы будем в безопасности, и никто не заинтересуется тем, кого я приглашаю к себе в гости… Вы хотите? Тогда идем и не будем терять ни минуты. Часы пролетают так быстро, и счастье вместе с ними.