Прекрасные авантюристки (новеллы)
Шрифт:
— Успокойтесь, государыня, — выставил вперед руку Мнишек. — Я говорю о том, какие требования нам выставляются, о том, что мы должны сделать, дабы выбраться из этого богом забытого городка, избавиться от постылого заточения! Пока мы здесь, мы связаны по рукам и ногам. Но стоит нам выбраться отсюда, хотя бы и ценой слова, данного Шуйскому… Разве вы забыли, как говорят у нас в Самборе? Обмануть холопа — все равно что ягод поесть. А Шуйский — именно холоп, причем холоп подлый, ибо он предал своего господина. Почту за честь не сдержать данное ему слово! Главное — получить свободу, вы понимаете это, ваше величество? А потом…
— А потом? — чуть слышно спросила Марина.
— А потом мы найдем способ соединить вас с вашим
Мгновение Марина напряженно всматривалась в глаза отца, потом с тихим вздохом понурилась.
— Вы живете мечтами, сударь, — пробормотала она чуть слышно. — Вы гонитесь за призраком и желаете, чтобы я сделала то же. Кто бы ни был этот новый Дмитрий, он не мой супруг. Мой Дмитрий мертв. Сердце говорит мне это…
— Вы так доверяете вашему сердцу, сударыня? — с уничтожающей усмешкой уставился на нее Мнишек. — О, это все чисто женские причуды.
Да, вопреки «женским причудам» и здравому смыслу, пан Юрий твердо решил во что бы то ни стало соединить дочь с ее мужем.
С мужем?.. Да неужто прожженный интриган Мнишек верил, что Дмитрий мог пережить ту бойню, которая была учинена 17 мая в Москве?
Скажем так: он верил в это не более, чем верил три года назад, что отдает дочь истинно за сына Грозного. «Пусть это и неправда, но хорошо придумано!» — вот девиз, коему он следовал тогда, следовал и теперь.
Судьба дочери что тогда, что и нынче волновала его не слишком сильно. И Марина, и Дмитрий — первый или второй, истинный или подставной — были по-прежнему лишь средством для достижения цели. Целью Юрия Мнишека являлось если и не помочь дочери вновь воцариться в Москве — в возможность вторичной удачи он верил слабовато! — но вернуть хотя бы часть утраченных баснословных богатств. Возвратиться в Польшу с туго набитой мошной, если уж не сделаться снова тестем русского царя, который уже успел заслужить звание Самозванца и Тушинского вора.
В одном Мнишек, безусловно, не лгал своей дочери: в Тушино и впрямь стекались огромные массы народу. Очень многие были привлечены тем, что под знамена Дмитрия Второго встал казачий атаман Иван Заруцкий, отлично знавший царя Дмитрия Ивановича в лицо, ибо когда-то служил в его войске и пришел с ним вместе в Москву, даже стоял со своими донцами в почетной страже при венчании сына Грозного на царство.
Разумеется, Иван Мартынович, который великолепно помнил первого Дмитрия, сразу распознал подмену. Но ни он, ни какой-либо другой человек, кроме Федора Никитича Романова, не подозревал, кто явился на смену сыну Грозного. По страшной насмешке судьбы, этим человеком стал именно Григорий Отрепьев — тот самый, чье имя приписывали подлинному Дмитрию. Это был его вечный двойник — Юшка Отрепьев, который уже заменял царевича Дмитрия в Угличе и едва не погиб от ножа Волохова да Битяговских. Отрепьев не верил в то, что был сыном безвестных родителей. Он был искренне убежден, что именно он — сын Грозного, что именно ему принадлежат наследственные права и русский трон! Ну и Марина, конечно…
Заруцкий этого, повторимся, не знал, а впрочем, ему было наплевать, кто заступит то свято место, которое, по пословице, никогда не бывает пусто. У Заруцкого были свои нужды в этой жизни, и он, донской атаман родом из какого-то жалкого Тернополя, вряд ли мог их исполнить самостоятельно и с легкостью. Это ему почти удалось, когда попал в доверие к первому Дмитрию. Но потом случилось нечто — некое событие, из-за которого честолюбивые черты Заруцкого на время не просто померкли, но даже и вовсе перестали существовать.
Событие это состояло в том, что он увидел Марину Мнишек.
Недаром Заруцкий испытывал почти братскую привязанность к первому Дмитрию. Они были поистине родственные души, ибо эта странная женщина произвела на них одинаково роковое впечатление. Право, как истинная Клеопатра, которая свела с ума сначала Юлия
Что Дмитрий, что Заруцкий испытали при виде Марины одно, совершенно одинаковое чувство: жажду обладать ею. Но что мог ей предложить Заруцкий, когда увидел впервые? Только любовь свою… Он прекрасно понимал преимущества соперника, сделавшего возлюбленную русской царицей! И не мог находиться рядом с обожаемой женщиной, не испытывая ежеминутного желания прикончить того, кто был ее мужем и властелином.
И Заруцкий решил исчезнуть, удалиться, сбежать от этого неодолимого желания.
Но вот на Руси повеяло, как ветром, именем нового Дмитрия… Этот ветер грозил нанести дымы и пожары, кровь и слезы, трупный дух и разор всей земли, однако Заруцкого это не заботило. Он вмиг смекнул, сколь полезен может оказаться ему новый «сын Грозного», и твердо решил примкнуть к нему. И не просто примкнуть, но сделаться одним из самых близких ему людей.
Заруцкий с ухмылкой смотрел в блеклые, настороженные, хитрые глаза «воскресшего царя» и расточал окружающим уверения, как счастлив-де видеть государя живым. А сам с удовольствием убеждался, что двойник не тянет, нет, не тянет на того, кого тщился изобразить. Даже глаза у него не удалые, умные, темно-голубые, а выцветшие какие-то. И трусливые.
Ну что ж, тем лучше! Тем легче будет избавиться от него и завладеть Мариной.
Кто-то мечтал разжиться при новом Дмитрии богатством, кто-то — почестями или властью. Но Заруцкому по-прежнему нужна была только эта женщина!
Но Марина нужна была и самозваному Дмитрию…
Конечно, в этом случае речи не могло идти о любви. Ценность Марины состояла в том, что она была истинная, коронованная царица. Она еще пуще, чем Заруцкий, придала бы правдоподобие любому шагу и слову Самозванца, она одним именем своим могла бы привлечь на его сторону массы польской шляхты, которая еще сильнее, чем прежде, жаждала реванша. И Лжедмитрий решил во что бы то ни стало заполучить Марину!
Из тайной переписки с ее отцом он узнал, что такой случай может представиться, когда поляки наконец-то будут отпущены Шуйским и отправятся из Ярославля в Польшу. Правда, поедут они под суровой охраной, но это ничуть не останавливало Лжедмитрия, для которого захват Марины должен был знаменовать наступление полосы сплошных удач.
За это время Марина не раз взлетала к вершинам надежд и падала в бездны тоски и неверия. Она знала, что Дмитрий (вернее, человек, называвший себя этим именем) по-прежнему состоит в переписке с воеводою сандомирским, а также с ее матерью, оставшейся в Самборе: со своей тещей. Писал он и Марине — нежные, исполненные любви и возвышенных чувств письма. Эти послания не способны были ни развеять сомнений Марины, ни усилить их, ибо почерка своего супруга она не знала: все письма Дмитрия и раньше, и теперь были писаны секретарями.
Благодаря отцу Марина была осведомлена о каждом шаге своего названого супруга к возвращению отнятого у него престола. Его признавало все больше народу. В числе этих признавших был, между прочим, князь Адам Вишневецкий, уже сыгравший свою роль в возвышении прежнего Дмитрия. На сторону Дмитрия охотно переходило простонародье: ведь он велел объявить, что в боярских имениях, чьи владельцы не признают его, подданные крестьяне могут овладеть имуществом господ; земли и дома боярские делались крестьянскими животами [32] , даже их жен и дочерей крестьяне могут взять себе в жены или в услужение! Дмитрию присягнули все города и веси от Северской земли и почти до Москвы!
32
В старину слово «живот» было весьма многозначным и означало, среди прочего, собственность, движимое имущество.