Прекрасные незнакомки. Портреты на фоне эпохи
Шрифт:
Вот ее стихи, немного или много сумасшедшие.
Книга пророчеств
Это уже из цикла «Соблазны». В нем соблазны нетронутой девушки. Много здесь стихов о рано угасшей, обожаемой, прекрасной матери Ариадны Татьяне Федоровне Шлецер. В одном из писем, сохраненных все той же Олей Бессарабовой, Ариадна пишет о своей ненависти к распутницам, ускорившим материнскую смерть (похоже, что это о Марине Цветаевой, Майе Кудашевой, Эсфири Пинес). И конечно, пишет девочка о своей любви к России, о будущей славе России – как же ей, России, без золота славы?
Ты встанешь, обливаясь золотомСвоей сияющей красы,Над идолом своим расколотымВенец позора примешь ты.И уже тогда стихи о сердце, полном предчувствием смерти:
Мы умрем, чтоб взглянуть на серебряный рог,Что Христос в день второго пришествия снимет…Это сердце и пробила случайная пуля французского полицейского на Яблочной улице розовой Тулузы.
«Пронзила великая жалость…»
(М. Мария, А. Блок, Кузьмин-Караваев, Д. Е. Скобцов, Ю. Скобцов, И. Фондаминский, О. Д. Клепинин)
Еще девочкой и юной девушкой на дорожках сказочного Никитского сада в Крыму, на пляжах Анапы, на гимназической скамье, на Невском проспекте или в гостях у Блока… Потом еще много было у нее имен, меняемых ею на пути ошибок, грехов и поисков, типичных для того самого Серебряного века, на пути ее нестерпимой, смертной муки, на пути к православной святости, к посмертной церковной канонизации, к роще иерусалимского мемориала «праведников мира». Осталось в памяти большинства лишь последнее ее, монашеское имя – мать Мария.
Она родилась в Анапе, в семье дворянина и ученого садовода Юрия Пиленко и многострадальной, всех пережившей Софьи Пиленко. Отец ее был назначен директором Никитского сада в Крыму, потом переведен в Петербург. Лизе тогда еще не было шестнадцати. И конечно, она писала стихи, и конечно, мечтала о том, чтобы принести счастье своему народу. A для этого, по тогдашним понятиям, нужна была революция, нужно было пожертвовать жизнью, и она готова была на жертву, только пусть дадут мудрый совет. К кому она отправилась за советом, едва приехав в столицу? К нему, главному идолу серебряного века, великому Александру Блоку. И вот он мается над ответом на ее вопросы о правде жизни, о Боге и революции, сидя напротив этой девушки. А она, такая румяная, темноглазая, была настолько трогательна в своей беззаветной и беззащитной серьезности, что поэт удержался от соблазна, а умилился собственному благородству и написал стихи о себе и о ней, не лишенные, впрочем, сожаленья и повторявшие как заклинание: ведь вам только пятнадцать…
Они сохранили сложные отношения, она очень скоро вышла замуж за Кузьмина-Караваева (того самого, что настойчиво домогался жены Блока) и родила дочь Гаяну, и получила образование, и разошлась с мужем, и примкнула к социалистам-революционерам (лихим эсерам), и стала городским главой родной Анапы, и была приговорена к смерти… Спас Елизавету будущий ее муж Даниил Скобцов, член недолговечного правительства Кубанского края. Они вместе бежали из России – сперва в еще свободную Грузию (там родился у них сынок Юра), потом в Константинополь, оттуда в Белград (в Сербии родилась у Елизаветы дочка Настя), а потом всей семьей – в Париж. Мать троих детей, натерпелась она всех кошмаров путешествия, опасностей, нищеты и голода, которые и привели ее, поэтессу, богослова, философа, общественную деятельницу и журналистку от веры в революцию к служению людям во имя Божие, к которому она (как и многие ее друзья, тоже былые эсеры) не раз обращалась с растерянным вопросом – что делать, как жить и как служить людям дальше (импульс служения был у нее неизбывным):
Отпер Ты замок от сердца бедами.Вот лежит теперь дорога скатертью, —Во все стороны. То быть мне матерью,То поставил над церковной папертью, —Чем еще велишь мне быть, – неведомо.Ко всем ее духовным поискам прибавляются неизбежные поиски хлеба насущного – на крошечную пенсию мужа и нищенские журнальные ее гонорары не прокормить семью. Наконец Скобцев сумел сесть за баранку такси и зарабатывать на жизнь шоферским трудом. Но тут обрушилась на Елизавету страшная беда – стала на глазах у родителей таять маленькая Настя. Не сразу поняли врачи, что с девочкой. В начале 1926 года она умерла от менингита. У постели умирающей дочурки бедная Елизавета выносит приговор всей своей прежней жизни и записывает в тетрадь: «Рядом с Настей я чувствую, как всю жизнь душа по переулочкам бродила. И сейчас хочу настоящего и очищенного пути, не во имя веры в жизнь, а чтобы оправдать и принять смерть».
После смерти ребенка Елизавета уходит от мужа. В то время она работает разъездным секретарем студенческого христианского движения, ездит по всей уголкам Франции, где живут русские. Ее задача нелегка и обширна – помогать советом и делом бедствующей, упавшей духом, нищей и бесправной русской эмиграции на чужой земле в страшную пору европейского кризиса. Она странствует из города в город, из одного уголка Франции в другой:
Где зелена струя реки,Где все в зеленоватом свете,Где забрались на чердакиМоей России дикой дети…Елизавета врачует души и пытается помочь обнищавшим русским братьям. «Христианская любовь, – пишет она в ту пору, – учит нас давать брату не только дары духовные, но и дары материальные. Мы должны дать ему и нашу последнюю рубашку, и наш последний кусок хлеба».
Так определилось главное в ее жизни – помощь людям, жалость к людям:
Пронзила великая жалостьМою истомленную плоть.Все мы – ничтожность и малостьПред славой Твоею, Господь.Мне голос ответил: «Трущобы —Людского безумья печать, —Великой любовью попробуйДо славы небесной поднять».К 1932 году в душе поэтессы Серебряного века, боевой эсерки Елизаветы Скобцевой созрело решение совершить постриг, принять монашеский сан и новое, монашеское имя:
В рубаху белую одета…О, внутренний мой человек.Сейчас еще – Елизавета,A завтра будет – имя рек.В назначенный день Елизавета, облаченная в белую власяницу, спустилась по лестнице с хоров великолепного, расписанного Стеллецким храма Сергиевского подворья и распростерлась крестом на полу…