Прелестные картинки
Шрифт:
— В полнейшем.
— Уж очень быстро ты отвечаешь.
— Нет, правда все хорошо. Я не так энергична, как он; но как раз для детей полезно, что мы друг друга уравновешиваем. Если только я не слишком рассеянна.
— Из-за работы?
— Нет, мне кажется, я вообще рассеянна. Но не с девочками, с ними, пожалуй, нет.
Отец молчит. Она спрашивает:
— Что я могу ответить Катрин?
— Отвечать нечего. Раз уж возник вопрос, отвечать нечего.
— Но я должна ответить. Зачем мы существуем? Ну, ладно, это, допустим, абстракция, метафизика; этот вопрос меня не очень тревожит. Но несчастье — несчастье для ребенка нестерпимо.
— Даже в несчастье можно обрести радость. Но, признаюсь, убедить в этом десятилетнюю девочку не так-то просто.
— Как же быть?
— А так — я попробую с ней поговорить, понять, что ее волнует. Потом скажу тебе.
Лоранс подымается:
— Надо идти, пора.
Может, папе это удастся лучше, чем Жан-Шарлю и мне, думает Лоранс. Он умеет говорить с детьми, он со всеми находит нужный тон. И подарки он придумывает прелестные. Войдя в квартиру, он вытаскивает из кармана картонный цилиндр, опоясанный блестящими полосками, точно гигантский леденец. Луиза, Лоранс по очереди приникают к нему глазом: колдовство красок и форм, складывающихся, распадающихся, мелькающих, множащихся в убегающей симметрии восьмиугольника. Калейдоскоп, в котором ничего нет; материалом ему служит мир — далии, ковер, занавески, книги. Жан-Шарль тоже смотрит.
— Это могут отлично использовать художники по тканям, по обоям, — говорит он. — Десять идей в минуту.
Лоранс подает суп, отец съедает его молча. («Вы не едите, вы питаетесь», — сказал он ей однажды; она, как и Жан-Шарль, совершенно равнодушна к радостям гастрономии.) Он рассказывает детям смешные истории и, не подавая виду, выспрашивает их. Вот Луна, забавно было бы прогуляться там, а им не страшно было бы отправиться на Луну? Нет, ни капельки, когда люди полетят туда, все будет проверено и так же безопасно, как путешествие на самолете. Человек в космосе ничуть не ошеломил их: на экране телевизора он показался им скорее неуклюжим; они уже читали об этом в комиксах, и как на Луну высаживаются тоже, их даже удивляет, что человек до сих пор не прилунился, им бы очень хотелось повидать этих людей, сверхчеловеков или недочеловеков — жителей других планет, о которых им рассказывал отец. Они описывают их, перебивая друг друга, возбужденные звуками собственных голосов, присутствием дедушки и относительной роскошью обеда. А в лицее изучают астрономию? Нет. «Но в школе весело», — говорит Луиза. Катрин рассказывает о своей подруге Брижитт, которая на год старше и такая умная, о своей преподавательнице французского, которая немного глуповата. «Почему ты так думаешь?» — «Она говорит глупости». Больше из Катрин ничего не вытянешь. Уписывая ананасное мороженое, они умоляют дедушку взять их в воскресенье на прогулку, в машине, как он обещал. Показать им замки Луары, те самые, о которых рассказывается в истории Франции…
— Вам не кажется, что Лоранс тревожится без всяких оснований? — спрашивает Жан-Шарль, когда они остаются втроем. — В возрасте Катрин у всех умных детей возникают вопросы.
— Но почему у нее возникают именно эти вопросы? — говорит Лоранс. — Она же от всего ограждена.
— Кто сейчас огражден? — говорит отец. — А газеты, радио, телевидение, кино?
— За телевидением я очень слежу, — говорит Лоранс. — Газеты мы не разбрасываем.
Она запретила Катрин читать газеты; она ей объяснила на примерах, что, когда мало знаешь, можно все понять превратно и что газеты часто лгут.
— Тем не менее всего ты не проконтролируешь. Ты знакома с ее новой подружкой?
— Нет.
— Пусть Катрин пригласит ее. Попробуй выяснить, что она собой представляет, о чем говорит с Катрин.
— Во всяком случае, Катрин весела, здорова, хорошо учится, — говорит Жан-Шарль. — Никакой трагедии нет, если девочка немного слишком чувствительна.
Лоранс хотелось бы думать, что Жан-Шарль прав. Когда она идет в комнату девочек, чтобы поцеловать их перед сном, они скачут на кроватях и, громко хохоча, кувыркаются. Она смеется вместе с ними, подтыкает одеяла. Но не может забыть тоскливого лица Катрин. Что такое эта Брижитт? Даже если она тут и ни при чем, я должна была ею поинтересоваться. Слишком многое я упускаю.
Она возвращается в living-room. [7] Ее отец и Жан-Шарль ведут один из бесконечных споров, повторяющихся каждую среду.
— Ничего подобного, люди не утратили корней, — говорит Жан-Шарль нетерпеливо. — Ново то, что питает их почва всей планеты.
— Они теперь нигде, хотя и повсюду. Даже путешествия их не радуют.
— Вы хотите, чтоб путешествие было резкой переменой обстановки. Но земля превратилась в единую страну. Поэтому даже кажется странным, что необходимо время, чтобы перенестись из одного места в другое. — Жан-Шарль глядит на Лоранс. — Помнишь наше последнее возвращение из Нью-Йорка? Мы так привыкли к реактивным самолетам, что семь часов пути показались нам вечностью.
7
Общая комната (англ.).
— Пруст говорит то же самое по поводу телефона. Не помните? Когда он вызывает бабушку из Донсьера. Он замечает, как злит его ожидание, потому что чудо голоса, слышимого на расстоянии, стало уже привычным.
— Не помню, — говорит Жан-Шарль.
— Нынешние дети находят нормальным, что человек прогуливается в космосе. Ничто никого больше не удивляет. Скоро техника обретет для нас естественность природы, и мы будем жить в абсолютно обесчеловеченном мире.
— Почему обесчеловеченном? Облик человека изменится, нельзя же замкнуть его в некое недвижное понятие. Но досуг поможет человеку вновь обрести ценности, которые вам так дороги: индивидуальность, искусство.
— Не к этому мы идем.
— К этому! Возьмите декоративные искусства, возьмите архитектуру. Фундаментальность уже не удовлетворяет. Происходит возврат к своего рода барокко, то есть к эстетическим ценностям. Все в твоих руках! Действуй. Начните работать чтобы жить.
Зачем? — думает Лоранс. Время от этого не пойдет ни быстрее, ни медленнее. Жан-Шарль живет уже в 1985-м, папа грустит по 1925-му. Он, по крайней мере, говорит о мире, который существовал, был им любим; Жан-Шарль выдумывает будущее, которое, может, никогда и не осуществится.
— Согласитесь, что раньше ничто так не уродовало местность, как железная дорога. Теперь НОЖД [8] и ОЭФ [9] прилагают огромные усилия, чтоб сохранить красоту французского пейзажа.
— Усилия скорее плачевные.
— Ничего подобного.
Жан-Шарль перечисляет вокзалы, электростанции, гармонирующие с окрестностями. Верх в спорах всегда одерживает он, побивая фактами. Лоранс улыбается отцу. Тот решил замолчать, но выражение глаз, изгиб рта свидетельствуют, что он остался при своих убеждениях.
8
Национальное общество железных дорог.
9
Общество электрификации Франции.
Сейчас он уйдет, думает Лоранс, опять она ничего не извлекла из встречи. Что у меня неладно? Я всегда думаю не о том.
— Твой отец — типичный образец человека, отказывающегося войти в двадцатый век, — говорит Жан-Шарль через час.
— А ты живешь в двадцать первом, — говорит Лоранс с улыбкой.
Она садится за свой стол. Она должна изучить результаты недавних исследований психологии покупателя, проводившихся под руководством Люсьена. Она открывает досье. До чего нудно, просто гнетуще. Глянец, блеск, лоск, мечта о скольжении, об отполированном существовании; секс, инфантилизм (безответственность); скорость, самоутверждение, тепло, надежность. Неужели все вкусы находят объяснение в столь примитивных стремлениях? Вряд ли. Неблагодарная работа у этих психологов: бесконечные вопросники, уловки, хитрости, а ответы всегда одинаковы. Люди хотят нового — без риска, забавного — с гарантией солидности, достоинств — по дешевке. Перед ней всегда одна проблема: завлекать, удивлять, успокаивая; вот магический предмет, он потрясет вашу жизнь, ничего не потревожив. Она спрашивает: