Преодоление игры
Шрифт:
Запустит, помню, дядя Игнат исследуемые механизмы и смотрит, как оно там в них крутится–вертится, наблюдает какое–то время — то присядет, то наклонится и что–то ковырнет пальцем, а потом сдвинет картуз на лоб, почешет затылок и скажет:
— Крепкий орешек, — те, кто его приглашал, с замиранием ждали окончательного заключения. — Но я знаю, шо яму зрабыть, — разряжал дядя Игнат обстановку, подражая своему соседу–белорусу, и проказливо улыбался окружающим.
Те облегченно вздыхали, ибо это процентов на девяносто решало дело. Кто знал моего дядю Игната мало, тот, случалось, спрашивал:
— А что же?
— Пыдсушыть да пыдпалыть, — отвечал он голосом все того же белоруса.
Атмосфера окончательно разряжалась, возникал смех, и дядя Игнат принимался за работу.
Так и получилось, что дядю Игната прозвали Орехом.
Но он в долгу не остался. Все остальные в селе прозвища пошли именно от него.
Например, жил на нашей улице старючий дедуган, лет ему было так много, что он и со счета сбился.
— Сколько вам лет, дедушка? — когда–то спросила я.
— Святой Бог один знает, дитя, — сказал он. — Много.
— А какое самое первое историческое событие вы помните? — допытывалась я.
— Помню, как у царя сын народился. Праздник большой тогда устроили, нешуточное дело — обзавелось государство законным наследником престола.
— Сколько же на то время вам лет было, помните?
— И правда, дочка! — обрадовался дед. — Как же я сам не сообразил? Семь мне было, мама говорила. Семь лет.
Вот так мы совместно определили дедов возраст и с тех пор стали приятелями.
Все зовут этого старожила Гудыком. Я спросила у дяди Игната, откуда у старика это прозвище, а дядя только улыбнулся.
— Что, — я прищурила глаз, — без вас не обошлось?
— А разве я виноват? — почти стушевался он. — Пойти спроси у деда, как дела. Увидишь, что он тебе ответит.
Я так и сделала.
— Как дела, дедушка? — спросила вечерком, когда гнала мимо его двора корову из череды.
— Гуд, как говаривали песиголовцы, — ответил дед.
— Ну и хорошо, — я невольно засмеялась, поняв что от «гуд» до «Гудыка» путь короткий и легкий, а главное — логичный.
От дяди доставалось и женщинам, даже детям.
Вдоль межи со стороны нашей усадьбы была протоптана дорожка, ведущая из села в поля. По ней часто ходили люди. Но ведь тут же было рукой подать и до нашего сада — только шагни влево. Смотрю как–то — бабушка одна стоит, наклонившись под нашей яблоней. Собирает падалки.
— Бабушка, они червивые, — говорю я ей. — Сорвите себе с веток хороших.
— Ничего, детка, это все, чуш, харч. Чуш, говорю, это все съедобное, — повторила она, и я обратила внимание на это ее привычное «чуш», шедшее от «чуешь».
Вечером я рассказала об этом дяде Игнату.
— А что за бабка падалки собирала? — уточнил он.
— Баба Настя.
— И что она тебе говорила?
— «Чуш, это харч» говорила.
Ну, вы уже догадались, да? Баба Настя вскоре стала Чушчихой.
Тетка Галина, что с овощного ларька, очень любила Аленку, свою единственную дочь, поэтому в разговоре с нею употребляла уменьшительные слова: «кроватка», «чашечка», «туфельки». И девочку к этому приучила.
Как–то приходит к дяде Игнату эта Аленка и просит:
— Одолжите сольки. Мама затеяла капусту квасить, а у нас закончилась.
— Чего–чего тебе надо? — переспросил он.
— Сольки.
Сейчас это уже зрелая женщина, даже бабушка, но старый и малый знает ее в селе как Сольку.
Да что там! Прозвища появлялись налету. Вот зовет дядя Игнат соседского примака:
— Артем, ты где?
— Да тут я, тут, — отзывается тот.
И все, уже возникло готовое прозвище — Тутрик.
Была у дяди Игната кума — тетка Клавдия, красивая, умная, с достатком. Но имела проблемы с судьбой — почему–то не держались возле нее мужчины. То один бросил с сыном, то другой ушел, оставив с дочкой. Засобиралась она замуж в третий раз.
— Ты уж не промахнись, — научал ее мой родственник. — Выбирай придирчиво.
— А я нового мужа к тебе на утверждение приведу, — умничала эта красавица.
Пришла пора и она, в самом деле, привела к моему дяде очередного претендента на руку и сердце, не шибко поражающего красотой, а рядом с нею так и вовсе проигрывающего.
— Вот, дорогие мои, принимайте. Этот человек будет вам новым соседом.
— Проходите, проходите, — засуетилась тетя Мария, моя дядина. — Почему же только соседом, он нам кумом будет.
Новый муж Клавдии чинно встал, представился:
— Тося Рэпаный, — и, заметив вопросительный взгляд тети Марии, пояснил: — это у меня прозвище такое, шоферское.
На следующий день встретил дядя Игнат тетку Клавдию одну, без нового мужа.
— Клава, зачем тебе этот Тосик? Ты женщина интеллигентная, а он явный выпивошка.
— С чего ты взял? — возмутилась влюбчивая кума.
— Люди говорят. Он же с первой женой неподалеку жил, знают его многие. Да я и сам вижу, мне говорить не надо.
— Да? — словно это для нее явилось новостью, крутнулась с боку на бок тетка Клавдия. — Я его перевоспитаю. — Это было время, когда только что начала тихо увядать слава Трофима Лысенко, создателя теории о «наследственной обучаемости». Клавдия верила в то, что говорила, и даже портрет этого народного академика висел у нее в горнице, украшенный украинским вышитым рушником. — Люди растения воспитывают, а я что же, мужа себе не воспитаю?
— Ну–ну… — только и ответил дядя Игнат.
Хлебнул мой дядя хлопот с этим кумом!