Преодоление игры
Шрифт:
— Я положу запечатанную землю за мусорными баками, а сама пойду вызвать машину для поездки на кладбище. Присмотри за нею.
— А ты надолго?
— Не больше получаса.
— Беги, я посмотрю.
Я заскочила домой, сказала Юре, чтобы он созванивался с сестрой и ждал меня на улице, а сама опять рванула в церковь, не совсем представляя зачем. Едва я выскочила за ворота и сделала десяток шагов, как около меня остановился троллейбус и открыл дверцы. Оттуда вышел один–единственный человек — моя бывшая сотрудница по типографии, начальник ОТК, милейшая женщина, с которой я всегда находила общий язык. Теперь она была на пенсии, и мы почти не виделись.
Евгения Ивановна заулыбалась, торопливо подошла ко мне, радуясь неожиданной встрече. И хотя я очень спешила, но не остановиться и не уделить ей пары минут не могла.
— Чем вы взволнованы? — спросила Евгения Ивановна. — Вы в косынке?
— Да, свекровь…
— Понимаю. Примите мои…
— Ой, не понимаете, — вдруг сказала я. — У нас такое происходит, что не пожаловаться нельзя, а пожалуешься, тебя посчитают сумасшедшей.
И я коротко выпалила Евгении Ивановне свои беды. Вдруг понизу повеяло прохладой, словно по моим ногам пустили струю воздуха. Я оглянулась — возле меня стоял приблудный пес и по–человечьи прислушивался к разговору. Тревожными глазами он перебегал с меня на мою собеседницу.
— Это тот самый? — спросила она.
— Да.
— Вот что. Вам надо посвятить квартиры, обе. И не откладывайте.
— Я как раз бежала в церковь.
— Ну, с Богом, — и Евгения Ивановна перекрестила меня, от чего пес взвизгнул и прянул в сторону. — Видите? — указала она на него глазами. — Так что поспешите.
В церкви я нашла отца Николая, с которым мы хорошо поработали над созданием Православного календаря на 1994 год и, следовательно, были достаточно знакомы, немало стесняясь, изложила ему суть дела. Рассказала все — так хотела помощи.
— Правильное решение, — похвалил он меня, — приезжайте за мной в шесть вечера прямо к дому. У вас есть машина?
— Есть.
— Значит, все сделаем. Только освящение квартир не решит проблему с вашим мужем, — сказал он. — Им надо позаниматься отдельно. Он крещенный?
— Крещенный. У меня, отец Николай, есть идея, но его надо подготовить к ней, чтобы он согласился.
— Да, конечно. А что за идея?
— Достаточно ли будет, если мы повенчаемся? Вы сможете нас повенчать?
— Блестящая идея! Вы хорошо придумали — освящение брака и есть освящение людей, вступающих в него.
— Вот и славно. Как только я уговорю его, сразу же приду к вам.
Кажется, все складывалось удачно, если можно назвать удачей то, что судьба кинула нас с Юрой в какую–то странную яму, и теперь мы с трудом выбирались из нее. И все же после разговора с отцом Николаем я ободрилась духом, преодолев панику, навеянную известием от Галки.
Около ворот меня уже ждали Юра и сестра с мужем. Мы отвезли запечатанную землю, высыпали крестом на могилу свекрови и, умиротворенные, неспешно вернулись в город. До встречи с отцом Николаем еще оставалось время, и мы решили просто погулять, катаясь на машине. Благо, Василий любил свою новенькую «семерку», езду и ему это было в радость. Ровно в назначенное время мы были около дома отца Николая.
Первой логично было освятить квартиру, в которой свекровь умерла, мы так и сделали. У нашей входной двери на Комсомольской улице все так же на коврике спала приблудная псинка, с которой воевала Евдокия Георгиевна. И если до этого отец Николай — весьма ироничный и смешливый человек — мог думать, что я фантазирую или преувеличиваю, то теперь убедился, что ошибался.
— Заходите, — пригласила я его, пропуская в квартиру первым. За ним зашли остальные.
Но дверь я не закрыла, а наоборот — открыла. Я сбежала на первый этаж и пригласила поприсутствовать на освящении квартиры Евдокию Георгиевну, потом на своем этаже обзвонила соседей и тоже созвала, кого застала. Таким образом, очищение нашей квартиры от призраков прошлого, от негативной энергетики, памяти о последних событиях происходило основательно и торжественно, при большом народе. Отец Николай понимал меня с полуслова, он знал ситуацию и очень старался не просто освятить жилище, но впечатлить людей, изгладить из их душ печаль, вселить веру, что все они находятся под покровительством великой и мудрой силы, любящей их. Мне казалось, что основная психологическая часть освящения направлялась им на Юру, это Юре отец Николай он хотел доказать, что никакой мистики нет, а есть то, чего мы не понимаем, и от него все равно можно избавиться, если оно нам мешает.
Возможно, приблудный пес испугался большого количества народа и поэтому убежал — не знаю, но по выходе из освященной квартиры мы его не увидели. И больше он там не появлялся. Та же церемония повторилась и на Октябрьской площади и точно с тем же эффектом — встречавший нас пес, сильно поникший и угрюмый, после освящения квартиры исчез бесследно. Словно был духом и теперь испарился.
Представляю, как трудно поверить, что все это было на самом деле, понимала это и тогда, поэтому и старалась придать этой истории больше гласности, чтобы те, кто имел о ней некоторые сведения, могли быть моими надежными свидетелями. А ведь все это нам надо было пережить!
Только это был еще не конец.
Сестра с мужем, так много уделившие нам своего времени в этот день, снова остались у нас на ужин, уже без поминок и даже без упоминания о них и о сегодняшних событиях. Мы избегали этих тем и говорили о книгах, о поставщиках, о новостях на работе. Казалось, все прошло хорошо.
Но вот они уехали, все хлопоты недели остались позади. Наконец мы с Юрой могли завалиться и посмотреть телевизор, а потом в воскресенье с утра вволю поспать. Но часа через полтора после ужина Юре вдруг стало плохо, и он всю ночь промучился рвотой, тяжестью в желудке и головной болью, из–за чего весь следующий день лежал, придя в себя только к вечеру.
Я подозревала отравление и укоряла себя за возможно некачественный ужин, хотя мы ели все свежее. Тогда продукты были еще чистые, без биодобавок и разной сегодняшней синтетической гадости. Потом думала, что Юра надышался дыма от кадильницы, где курился ладан — непривычный для него аромат. Грешила и на нервы, и на сосудистые недомогания.
— Это не отравление, не аллергия и ничто другое, — сказал Юра, немного оклемавшись. — Это все та же песня. Меня всего выкручивает, я не в состоянии передать, что происходит. Ну и настроения знакомые: донимает злоба, причины которой я не могу понять. Сдерживать ее стоит мне неимоверных усилий. Я рад хотя бы тому, что понимаю ее беспочвенность и несвойственность мне.
— Опять на меня злишься?
— Не знаю, на кого. На всех. Да и злюсь не я, а кто–то другой. Меня от этого лишь мутит да выворачивает.
Понять его жалобы и отнести их к какой–то разумной категории я не могла. При всей фантазии даже у меня не возникало правдоподобных объяснений истории с такой болезнью. А она заключалась в том, что его все время что–то раздражало, крючило и плющило незнаемой силой, наполняло чуждыми ему страстями и эмоциями, принуждало за что–то воевать и чего–то добиваться. От непонятной стихии, бушевавшей в душе, мыслях и теле, Юре казалось, что его рвут на части и он разваливается. Он никого не любил, никому не верил и ничему не радовался. Что–то угнетало волю — его единственное оружие против этой атаки из преисподней. Жизнь вообще потеряла для него краски, как будто была не его уделом. По своей природе он немного угрюмый человек, да, но теперь это и вовсе превратилось во вражду с миром. Он ко всему придирался, все уточнял и перепроверял, без конца и без меры выставлял претензии то дома, то на работе. Иногда жаловался мне на самого себя. Но не на себя, конечно, а на нечто странное в себе, инородное. Оно его мучило и изводило больше, чем он мешал и досаждал окружающим.