Преодоление земного притяжения
Шрифт:
— Так вы ведь, Алексей Павлович, знаете, что без пения мне не жить.
— Нет, я этого не знаю, — холодно ответил я.
— Эх, дорогой мой, Алексей Павлович, вы еще не родились, а я уже на клиросе пел.
— Что же из того? Это никак не извиняет ваших поступков. Прощайте, Петр Степанович.
— Нет, погодите, у меня последняя просьба. Разрешите мне придти вечером в четверг и пропеть «Разбойника благоразумного», быть может, это в последний раз в моей жизни.
— Никто не знает, что у него в последний раз, а что не в последний. Больше не будем об этом говорить, я своего решения менять не намерен.
При этих словах я решительно повернулся и зашагал прочь. А Петр Степанович прокричал мне в след:
— Все в этой жизни нужно делать как будто в последний раз.
Уже поворачивая за угол, я видел, что Петр Степанович все еще стоит посреди улицы, в какой-то растерянности глядя мне в след. Если бы я только знал, что вижу его в последний раз, то тут же бы и побежал к нему. Обнял бы его и позвал петь «Разбойника». Но я этого не сделал, потому что не думал о «последнем».
В последствии мне рассказывали, что перед тем как умереть, Петр Степанович, прямо в пивной пел «Благоразумного разбойника».
Поезд уносил меня в ночную тьму, а в моем воспаленном бессонницей мозгу все звучал голос Петра Степановича: «Во едином часе раеви сподобил еси Господи, и мене древом крестным просвети, и спаси мя».
Самара, январь 2006.
Очень важный поступок
Посвящается ученикам шестых классов
школы № 10, г. Ногинска, Московской области
Как-то раз после службы меня позвал настоятель. Я быстро собрал ноты в папки и, спустившись в храм, прошел в алтарь. Отец настоятель благословив меня, сказал:
– Сегодня, Алексей Павлович, тебе надлежит потрудиться на ниве просвещения.
– Как это? — не понял я.
– Да очень просто, пойдешь в четвертую школу и проведешь там беседу с учениками шестых классов. Меня просила директор, но сегодня мне что-то нездоровится.
После этого я совсем растерялся.
– Как же я буду с ними беседовать? Это для вас, отец Евгений, просто. А для меня проще самую сложную четырехголосную партитуру, переложить на трехголосную, чем провести беседу со школьниками. Они ведь ждут вас, я даже не священник. Может быть мне с ними урок пения провести?
– Пение у них есть кому преподавать, а вот дать понятие о вере некому. Семинарию Духовную ты закончил, так что, думаю, прекрасно справишься. Расскажи им что-нибудь из Священной истории.
– А что, например? — поинтересовался я.
Настоятель на минуту задумался, а потом, широко улыбнувшись, сказал:
– Расскажи им, как Давид поразил Голиафа из пращи.
Сказав это, настоятель, уже не сдерживаясь стал прямо-таки сотрясаться от смеха. Меня всегда удивлял его смех. Смеялся он как-то молча, но при этом весь трясся, будто в нем начинала работать невидимая пружина. Теперь же, глядя на смеющегося настоятеля, я с недоумением размышлял: что же может быть смешного в убийстве, хотя бы и Голиафа. Наконец пружина внутри настоятеля стала ослабевать и вскоре тряска совсем прекратилась. Он достал из кармана скомканный носовой платочек и стал вытирать им слезы, выступившие на его глазах от смеха. Видя на моем лице недоумение, он пояснил:
– Да я, Алексей Павлович, вспомнил, как сам в первый раз попал в школу на беседу с учениками. Прихожу в класс, они смотрят на меня, оробели. Наверное, в первый раз настоящего священника так близко видят. Я сам растерялся, с чего думаю начинать. Ну не мастер я рассказывать, и все тут. Стал им что-то о вере говорить, уж не помню что, но только вижу, заскучали мои ученики. Даже завуч, сидевшая в классе, тоже стала позевывать, а потом, сославшись на какое-то срочное дело, ушла из класса. Ученики же, всем своим видом показываю, как им неинтересно меня слушать: кто уронил голову и дремлет, кто переговаривается. Кто-то жвачку жует, со скучающим видом глядя в окно. Некоторые даже бумажными шариками стали исподтишка пуляться друг в друга. Тогда я решил сменить тему и рассказать, как Давид Голиафа из пращи убил. Когда я стал рассказывать, один ученик спрашивает: «А что такое праща?» Я попытался описать это орудие на словах, но потом вдруг решил показать образно. Говорю одному ученику: «Ну-ка, сними свой ремень». Тут класс оживился. Некоторые стали посмеиваться. «Сейчас, Сема, тебе батюшка ремнем всыплет, чтобы двоек не получал». Всем стало весело. Я взял кусок мела, покрупней, вложил его в ремень и стал им размахивать, показывая, как Давид стрелял из пращи. К моему несчастью мел вылетел из моей пращи и прямо в оконное стекло, которое сразу вдребезги. Класс буквально взорвался от смеха. Завуч привлеченная таким шумом сразу прибежала. Вбегает она в класс и что же видит: я стою перед разбитым стеклом, вид бледный, растерянный, а в моих руках брючный ремень. Подходит она ко мне с боку и шепчет на ухо: «Ремнем, батюшка, непедагогично. Мы сами разберемся и накажем, как следует». Я ей шепчу в ответ: «Марья Васильевна, наказывать надо меня. Это я показывал, как Давид убил Голиафа, да немного неудачно получилось». Вижу, как после моего пояснения, завуч сама теперь еле сдерживается от смеха. Но учителя не нам священникам чета, эмоции умеют скрывать. Повернула она к ученикам свое исполненное суровой решимости лицо и строго говорит: «Все, смеяться прекращаем. Давайте поблагодарим батюшку за интересную и полезную беседу. — Поворачивается ко мне, при этом выражение лица меняется снова на прямо противоположное: — Спасибо вам, отец Евгений, приходите еще, когда сможете». Уже провожая меня по коридору школы, Марья Васильевна, не выдержала и пожалилась: «Теперь вы видите, батюшка, с какими детьми нам приходится сегодня работать. Если бы так же легко было разрушить стену непонимания между нами и учениками, как вы сегодня это стекло разбили. Бьешься об эту стену как рыба об лед, никакой мочи нет». Эти полные от чаяния слова завуча меня тронули до глубины души, я даже остановился. «Знаете что, Мария Васильевна, я педагогического образования не имею, но думаю, что есть одно такое средство способное сокрушить эту стену». «Какое же?» — заинтересованно спросила Марья Васильевна. «Это средство старо как мир, просто мы не всегда умеем им пользоваться правильно. От того все наши беды. А средство это — любовь». «Да разве мы их не любим?», — пожала плечами Марья Васильевна. «Я ведь не только о вас, я и о себе говорю. Любим, но не проявляем терпения, любим, но забываем о милосердии, любим, но завидуем, любим, но превозносимся и гордимся, любим, но ищем своего, а когда не находим, то раздражаемся и мыслим зло. Вот когда мы с вами научимся любить, все перенося ради этой любви, тогда не то что стену разрушим, но и горы начнем передвигать».
В этот же день я прислал в школу Николая Ивановича Лугова, и он вставил стекло. А через две недели, совсем неожиданно для меня, весь класс пришел в церковь и говорят: «Пойдемте, батюшка, мы вам покажем, как научились Голиафа из пращи поражать». Действительно, привели меня на школьный стадион. Там у них из фанеры огромный Голиаф вырезан. Лицо Голиафа, разрисованное красками, имело такой свирепый вид, что в него так и хотелось бросить камень. Ребята рассказали мне, что в начале у них плохо получалось метание камней, но потом они так наловчились, что теперь даже соревнования между собой устраивают. Дали мне самодельную пращу: «Попробуйте, батюшка, у вас должно неплохо получиться». Я раскрутил пращу, но у меня камень полетел в обратном направлении. Ребята довольные, смеются. Сами стали камни метать, хвалиться передо мной. После, как наигрались, я им говорю: «Пойдемте ко мне в храм чай с баранками и конфетами пить». Так мы и подружились.
– Меня, отец Евгений, вы к ним сейчас посылаете?
– Нет, те ребята уже школу закончили. Это давно было, лет семь-восемь назад. Так, что давай, Алексей Павлович, теперь твоя очередь в школе окна бить.
И отца Евгения вновь стала сотрясать невидимая пружина.
Послушание, превыше поста и молитвы. Делать нечего, хочешь не хочешь, а идти надо. Я для солидности пришел в школу в подряснике. Но вид у меня и в подряснике не солидный. Борода не растет. Так, какие-то клочки непонятные, торчат во все стороны. Жена мне говорит: «Чего ты народ смешишь. Ты не священник и не монах, ты простой регент и борода тебе ни к чему», и настояла чтобы я брился. Хотя мне уже 28 лет, но без бороды и при моей худобе, на вид мне больше двадцати не давали. Когда пришел в класс, то, как и ожидал, авторитета моя личность в глазах школьников не вызвала. Посматривают на меня, хоть и с интересом, но скептически. Я им говорю:
– Здравствуйте, ребята. Сегодня мы с вами проведем занятие по библейской истории. Тема занятий: Давид и Голиаф.
– Что-то вы на попа не похожи, — прищурившись, говорит мне мальчишка с первой парты.
– Я не священник, но я служу в церкви регентом.
– Кем-кем? — с удивлением переспрашивает парнишка.
– Регентом, — повторил я не без гордости, так как очень ценил свою должность, — я руковожу церковным хором.
– Так выходит, мы с вами петь будем? — не унимается этот вредный паренек.
– Нет, — с досадой отвечаю я, — я буду вам рассказывать про царя Давида.
– Знаем мы про Давида, — машет небрежно рукой этот парнишка, — он крутого одного завалил, — мне родители купили Библию для детей, там все написано.
– Да, — подхватил другой паренек, — клевое дело было. Прямо меж глаз ему засадил камнем, а потом голову мечом отсек, это что-то типа контрольного выстрела.
– Я тоже читал, — сказал толстый паренек с последней парты, — там вообще мокрухи много было, потом Христос пришел и сказал: «Хватит убивать, надо любить друг друга. Это Он правильно сказал, а то люди совсем оборзели, так друг друга и мочат.