Преодолевать
Шрифт:
Присев за стол, где на тарелке и впрямь лежали испускавшие пар котлеты, я мельком взглянул на мать и смутился: она пристально рассматривала меня под ярким светом кухонной люстры.
– Что у тебя с лицом, милый? – обеспокоенно и в то же время расстроенно спросила она. – Ты дрался?
– Не волнуйся, уже всё хорошо. Просто подставился неудачно.
– Что это значит?
– Это значит, что самое время подкрепиться, а не говорить о пустяках. Ничего серьёзного не случилось… – Я перевёл тему. – Ты ходила на кладбище сегодня?
– Конечно. И на кладбище ходила, и в церковь тоже, а как же. За тебя, милый, свечку поставила сегодня. Переживаю. Звонишь в последнее время ты редко, а навещаешь
Мама работала учителем в воскресной школе и чтила православные традиции, но при этом набожной я бы её никогда не назвал. Она поступила в духовную семинарию через несколько лет после смерти отца, окончила её и теперь несла службу. На моё удивление, зарплата там ничуть не хуже, чем у врачей или, скажем, пожарных. Только называется у них это жалованием. Признаться, мне любовь к богу вообще никак не передалась, чему, впрочем, я даже рад. И мама никогда меня не попрекала за это и никогда не предлагала поменять мою точку зрения. Она уважает мои взгляды на жизнь, и за это я ей очень благодарен. Мне всегда казалось, что религия изживёт себя даже раньше бумажной прессы. По крайней мере в той форме, в которой мы её воспринимаем сейчас. Впрочем, я никогда бы не сказал ничего подобного матери, потому что её выбор я уважаю настолько же, насколько и она мой. Какой бы любовью она ни пропиталась к неизвестному создателю, какого бы спасителя не молила о помощи, это её дело. А моё дело – не вникать туда, где ты ничего не понимаешь.
– А как Семён поживает?
– Трудится, – как-то замялась мама, – на работе сегодня. Дел невпроворот в последнее время у него, говорит. Мелкая преступность выросла. Особенно среди молодых… – тут мама снова пристально поглядела на меня молча и прибавила: – Поэтому-то я и волнуюсь за тебя, Марк. Мне тут недавно сон приснился очень нехороший…
– Что за сон, ма? – спросил я, наблюдая, как несколько слезинок прокатились по её щеке, но она их быстро вытерла ладонью.
– Да всё с тобой, – и даже рукой махнула куда-то в сторону, продолжая. – Неприятный очень сон. Ты с бандитами какими-то увязался и вас скрутили, затолкали в машину. Потом приезжаю я к тебе в тюрьму, а ты худющий весь, побритый налысо, в синяках… – и снова она всплакнула, стараясь всхлипывать как можно тише. – Одна надежда на вас с Настенькой, что у тебя хорошо всё с ней. Не бросай ты её, слышишь, не бросай. Девочка она хорошая, добрая, улыбчивая. И родители у неё – светлые люди. Глядишь, и поженитесь с ней когда-нибудь. Уж поверь, я знаю.
Она нежно положила мне руку на плечо и легонько погладила. Я улыбнулся ей в ответ. Я не мог сказать ей, что с Настей, похоже, всё кончено. Как признаться в этом родной матери, которая столько времени шла со мной рука об руку?
– Что с учёбой у тебя, сынок? Как дела в колледже?
– Каникулы, мам, ты же знаешь.
– Знаю. Но мало ли, долги какие остались…
– Нет, всё хорошо, мам, правда…
– Ты молодец, Марк, молодец. Как Настя-то?
– Хорошо, – ответил я ей, покашливая, при этом не отворачиваясь от тарелки.
– Ешь ты как-то неохотно, вижу. Неужели разонравилась пища мамина, а? – иронично спросила она.
– Нет, дело не в этом. Я просто ел недавно, – ответил я, вертя вилкой по тарелке.
– Ну ты кушай, кушай, Марк, – она встала из-за стола и подошла к плите, чтобы поставить кипятить чайник. – А помнишь, как мы с отцом полетели на море? Тебе было года четыре, а может, пять. Мы с ним лежали и загорали на пляже, а ты сказал, что пойдёшь поплещешься в воде. Отец попросил тебя не заходить глубоко, и ты пообещал, что не станешь. Плавать тогда ты ведь сам ещё не умел хорошенько. Вот я лежу, ты уже ушёл давно, а отец твой и говорит мне: «Пойду посмотрю, как бы не утонул»… Если бы не отец тогда, кто знает, что бы с тобой случилось. Ты бултыхался где-то далеко от берега и достать до дна не мог. И кричать ты не мог, вода попадала в рот. Тебя уносило течением, но отец ринулся со всех ног… Ты никогда не слушался, мой мальчик. И постоянно натыкался на проблемы из-за этого.
Я слышал от неё эту историю раз десять. Она рассказывает её почти всегда, когда мы вспоминаем папу. Он любил семейные поездки. На море, на дачу, на рыбалку. Тот отпуск был последним, когда мы собрались втроём.
Мама продолжала говорить о папе, одновременно заваривая чай. Я смотрел на её спину, пока она клала чайные пакетики в чашки, наливала кипяток и заваривала чай. Затем она взяла эти пакетики и понесла их к мусорному ведру под раковиной. Она нагнулась, чтобы открыть дверцу, и тогда я увидел её бёдра, покрытые огромными синяками. Я пришёл в ужас.
– Мам, что у тебя с ногами?
– А что с ними? – она встала ровно и поглядела на них сверху, делая вид, что ничего не понимает.
– Там, под халатом, где бёдра, – неуверенно указывал я пальцем.
– А, это? Я просто упала недавно, сынок. Кремом помазала заживляющим, скоро пройдёт, не переживай, – успокаивала она меня, а я вдруг сразу вспомнил, чёрт подери, как любил Семён орудовать не кулаками, а коленями. Несколько раз при мне он задирал колено и бил маму в районе бёдер и поясницы, но не очень сильно. Если бы он бил сильнее, то мама легко бы упала на пол, а после ударов оставались бы огромные синяки. Как теперь.
– Ты говорила, что он больше не задирается на тебя, мам…
– Кто? Семён? Он и не бьёт меня, Марк… – я чувствовал, как она неумело лгала и оправдывалась. – Он вообще изменился за то время, что тебя не было с нами. В лучшую сторону…
– Не надо только мне врать! Или ты правду говоришь, или я ухожу сейчас же.
– Это правда, сын! Верь мне…
– Я-то тебе, может, и поверю, а бог твой поверит, а?! – во мне всё кипело от ненависти, и, конечно, этими неприятными словами я задел её. Она села на стул и тихо заплакала. Во мне же не было в этот момент ничего, кроме гнева на весь мир, и в особенности на одного человека в этом мире, который, увы, ещё находился на работе. Видите ли, преступности много! Плевать я хотел на преступность! Мне хотелось лишь встретиться с этим лживым ублюдком, который обращался с моей мамой как с боксёрской грушей.
Я спешно попрощался с матерью и ушёл, оставив её не в лучшем расположении духа. Однако моё расположение было куда хуже. В жизни многие вещи треплют мне нервы, но что я больше всего на свете ненавижу, так это когда человек не держит свои обещания.
Присев на старые качели возле дома, я закурил. Давно уже я не испытывал такой разъяренности ко всему живому. Но череда последних событий, отправной точкой которых стало расставание с Настей, наконец, достигла своего пика.
Легонько раскачиваясь на качелях, в которые мне еле-еле удалось влезть, я постепенно вспоминал те беззаботные дни детства. Мы часто жалеем, что оно прошло, потому что считаем это время самым прекрасным. Каждый день мы тоскуем по забытым воспоминаниям, по ушедшим дням, привнёсшим столько незабываемого, но безвозвратного. Мы хотим вернуться назад, а время неотступно движется вперёд. И почему мы так часто желаем остановиться? Почему мы так привязаны к своему прошлому? Порой мне кажется, что все люди тянутся к тому, что уже произошло с ними, и забывают о настоящем. Они чересчур обеспокоены случившимися проблемами и думают лишь о том, как можно было бы их избежать, а об их решении не задумываются. Но я ничего не чувствовал к прошлому. Оно меня не тревожило. Ни смерть отца, ни расставание с девушкой, – ничего…
Конец ознакомительного фрагмента.