Преподобный Амвросий
Шрифт:
И когда приходила минута первого свидания, некоторые смотрели на старца с недовольным сердцем и с желанием разоблачить старого монаха. Но иногда это недоверие разом рассеивалось и уступало место самому теплому чувству.
У старца в летний день множество народа. Одна молодая женщина, которую уговорили посетить батюшку, находится в раздраженном состоянии, что ее заставляют ждать. Вдруг дверь широко отворяется. Старец с ясным лицом появляется на пороге и громко говорит: «Кто здесь нетерпеливые, подойдите ко мне». Приближается к молодой женщине и ведет ее к себе. После беседы с ним она становится частой гостьей Оптиной и посетительницей о. Амвросия.
Одна сестра из большой помещичьей семьи, часто бывавшая у старца, долго умоляла свою любимую сестру, с очень живым и нетерпеливым характером, поехать вместе с ней в Оптину. Та, наконец, соглашается, чтобы доставить удовольствие сестре, но всю дорогу громко ворчит; а пришедши к старцу и сидя в приемной, чем-то возмущается: «Я не стану на колени, к чему это унижение?» Она быстро ходит по комнате из угла в угол. Отворяется дверь, так что ее совсем закрывает в ее углу. Все опускаются на колени. Старец подходит прямо к двери, откидывает ее и весело
Одна молодая девушка с хорошим образованием, с хорошими стремлениями, но измученная своею внутреннею раздвоенностью, сомнениями, пустотою жизни и интересов окружающей ее среды, безотчетно, под влиянием рассказов о старце, поехала к нему в Оптину, не имея в виду никакой определенной цели. У старца в келлии шло всенощное бдение. Было много народа. Стоя в числе других, девушка почувствовала какое-то неизъяснимое волнение. Благодатная теплота охватила ее сердце. Глядя на большой образ Богоматери «Достойно есть» она как бы почувствовала на себе ласку Самой Царицы Небесной и, не замечая сама, стала горько плакать. Вдруг из своей келлии выходит старец и с лицом, полным сострадательной любви и участия, спрашивает: «Кто здесь так горько плачет?» Ему ответили: «Никто, батюшка, не плачет». «Нет, - повторил старец, - здесь плачет кто-то». Видя эту чуткую, искреннюю любовь старца, отзывчивую на всякое человеческое страдание, девушка была глубоко поражена, и сама полюбила старца. С этого момента ее судьба была решена. Она просила старца принять ее в Шамордино. Ее мать приехала, по ее словам, вырвать свою дочь из «этого ужасного монашеского мира». Со скорбью и упреками вошла она к батюшке. Старец предложил ей стул. Прошло несколько минут разговора, и огорченная мать невольно, не понимая сама, что с нею делается, встает со стула и опускается около старца на колени. Беседа длится.
В скором времени с дочерью-монахинею соединяется и мать-монахиня.
Одна молодая девушка жила со своей матерью, женщиной очень религиозной и благочестивой; веровала она, как говорится, «по-старинному», твердо и неуклонно; в таком же духе воспитывала и дочь, которая в раннем возрасте была также очень религиозна, но затем, уже находясь в гимназии, она поддалась влиянию своих подруг и совершенно охладела к вере. Окончив курс и сделавшись учительницей, она познакомилась с одним молодым человеком, за которого и собралась выходить замуж. Человек он был хороший, но он был католик, и этого было достаточно, чтобы мать ее наотрез отказала. Взаимное расположение молодых людей было настолько глубоко, что они не хотели остановиться перед этим препятствием, и молодая девушка уговорила его принять православие, что он вскоре и исполнил. Но в простоте верующая мать не признала этого перехода и вторично отказалась дать свое согласие на этот брак. Положение дочери было очень тяжелое: с одной стороны, личная привязанность и неловкость перед невольно обманутым женихом, а с другой - боязнь оскорбить мать. Хорошие ее знакомые, зная, какую душевную борьбу она переживает, посоветовали ей обратиться к о. Амвросию. Девушка, и раньше слыхавшая о мудрости и святости о. Амвросия и отчасти на себе испытавшая уже силу его молитв (она страдала сильными головными болями и писала о. Амвросию, после чего боли навсегда исчезли), согласилась принять этот совет, решив в душе подчиниться в точности решению старца. Вскоре она получила ответ, в котором старец советовал ей по возможности удаляться от жениха, но совсем ему не отказывать. Прошло после этого девять месяцев. Неопределенность и неловкость положения тяготили девушку, и она снова написала старцу, прося его решить чем-нибудь этот вопрос. Старец написал ей, чтобы она приехала сама. Отец Амвросий жил в то время в Шамордине, и когда она вошла в приемную и увидела батюшку сидящим на диване, то была поражена его видом: он весь был как бы в лучах. Пораженная, она бросилась перед ним на колени и зарыдала. Сказать она ничего не могла, и старец отпустил ее, тоже ничего не сказав. Молодая девушка живет в Шамордине несколько дней, видит старца только на общих благословениях, причем старец не обращает на нее внимания. Между тем в ее душе идет усиленная работа и совершается непонятный ей перелом. У нее складывается определенное решение идти в монастырь, она чувствует, что никуда не может отсюда уехать, но она решает молчать об этом. Наконец, срок ее отпуска кончается, и старец зовет ее к себе. Окинув ее проницательным и глубоким своим взглядом, он быстро и решительно задает ей вопрос: «Ну, говори свое желание?» Не ожидавшая такого прямого вопроса, она говорит: «Батюшка, в настоящее время у меня одно желание - остаться в монастыре».
– «Ну и оставайся», - ответил ей старец просто, как и всегда просто он решал сложные вопросы. «Точно тяжесть какая спала с меня, - говорит она, - мне так стало легко и отрадно, только я не могла понять, как меня, такую неподготовленную, старец берет в монастырь. Да еще смущала меня мысль, что я недобросовестно поступаю против человека, который ради меня даже отказался от своей веры. Когда я высказала это батюшке, то он ответил: „А разве ты этим ему зло причинила?“»
Так она осталась в монастыре вполне спокойная и, несмотря на то, что не имела решительно никаких средств к жизни, по молитвам старца, никогда не видала нужды.
Вот старец ходит по скиту, опираясь на свою палку; много мужчин подходят к нему. Несколько сзади идет келейник. Один иеромонах подводит к батюшке двух молодых людей. Они очень хорошо одеты и имеют очень воспитанный вид. Но старший совершенно равнодушен относительно веры в Бога; а другой почему-то очень осуждал его, когда о нем рассказывали; а теперь очень недоволен, что несколько дней подряд старец не мог их принять. Он усиленно следит за старцем и старается отгадать, что это за человек. Иеромонах просит благословить их. Батюшка скоро, не глядя, благословляет и идет дальше. Несколько крестьян из дальней губернии поджидают его. «Мы к тебе с поклоном, - говорят они.
– Прослышали, что у тебя ножки болят; вот тебе мягкие сапожки
Подходит к о. Амвросию измученный человек, потерявший все устои и не отыскавший цели жизни. Он искал ее в обширном труде, в беседе Толстого - и отовсюду бежал. Он говорит батюшке, что пришел его посмотреть.
– «Что ж, смотрите!» - отвечает старец. Он встает затем со своей кроватки, выпрямляется во весь рост и вглядывается в человека своим ясным взором. От этого взора какое-то тепло, нечто похожее на примирение, льется в наболевшую душу. Неверующий поселяется близ батюшки и всякий день ведет с ним долгую беседу. Проходит много времени. В одно утро он говорит батюшке: «Я уверовал».
Как неотразимо было влияние личности старца Амвросия, видно еще из очень интересного рассказа одного москвича, В. В. Ящерова: «Мое знакомство с о. Амвросием, - пишет он, - произошло при довольно своеобразных обстоятельствах. В 1882 году, во время своего отпуска из Южной Болгарии, я, живя в Москве, встретился и познакомился с одной женщиной, родственницей очень близкого мне семейства. Эта женщина и была причиною моего знакомства и сближения с праведным старцем; ибо он был ее постоянным духовным отцом в течение нескольких лет. Надо заметить, что это была замечательно религиозная особа; в посты, например, она ежедневно посещала все церковные службы, являясь в церковь ранее всех и уходя последней. Мне, человеку тогда с другим совсем направлением, все это казалось не чем иным, как ханжеством и даже недугом душевным. Но вскоре мне пришлось переменить свой образ мыслей.
Между прочим, моя знакомая до такой степени увлекалась послушанием еще тогда мне неизвестному какому-то оптинскому старцу, что была готова исполнить всякое его малейшее требование и желание. В один октябрьский день эта особа показала мне полученную ею чрез какую-то монахиню записку от о. Амвросия, писанную карандашом, в которой ей приказывалось немедленно бросить все и приехать к нему в Оптину. Что особенно ее беспокоило, - это приписка - взять с собою пенсионную книжку. „Видно, батюшка надолго вызывает меня“, - говорила она с грустью. Напрасно я убеждал ее не верить никаким „старцам“ или „юродивым“ и оставаться дома. На следующее утро я получил от нее по городской почте записку, что, не смея ослушаться батюшки, она уезжает в Оптину; а через восемь дней ко мне пришло от нее уведомление, что о. Амвросий приказывает ей остаться в Оптиной на весь Рождественский пост; а пока отсылает ее в женский монастырь в Белев.
Это письмо меня сильно раздражило, чтобы не сказать более. Считая поведение моей знакомой плодом окончательного душевного расстройства и обвиняя в этом исключительно старца Амвросия, я взял два больших листа почтовой бумаги и написал ему длиннейшее письмо, в котором в самых вежливых и почтительных выражениях высказал много резкостей, приправляя каждую текстами Св. Писания и протолковывая эти тексты на свой лад. Не прочитав написанного, я тотчас отправил письмо по почте. И что же? Через пять дней моя знакомая возвратилась; рассказала мне, что, к ее изумлению, о. Амвросий не только остался доволен моим письмом, но приказал ей немедленно возвратиться в Москву; прислал мне просфору и просил передать мне его желание видеть меня в Оптиной. Я был тронут таким результатом моего послания и решил исполнить желание старца при первой возможности, чувствуя себя виноватым пред ним за необузданность моего пера.
На четвертой неделе Великого поста 1883 года я выехал в Оптину через Тулу и Калугу; из последнего города пришлось ехать верст 60 на почтовых [62] . Я выехал из Калуги в понедельник утром и в Оптину приехал уже поздним вечером. Утомленный дорогою, я наскоро напился чаю и лег спать. Когда я сидел на другой день утром за чаем, ко мне явился келейник о. Амвросия с приглашением „пожаловать к батюшке“. Я нисколько, впрочем, не удивился этому, предполагая, что ему доносят о каждом приезжем. Оптинская пустынь состоит из двух частей: собственно монастыря с храмами, корпусами монашеских келлий, скотным и конным дворами, которые, кстати сказать, содержатся в образцовом виде как по постройкам, так и относительно животных, гостиницами и разными хозяйственными зданиями, - и скита, где в то время жили только строгие подвижники. В ограду скита женщины не допускаются. Мы с послушником пошли мимо собора, через фруктовый сад, пересекая всю площадь монастыря, и вышли, наконец, за ограду. Перед нами во все стороны густо раскинулся оголенный зимою лес, а прямо убегала тропинка, протоптанная среди высоких сугробов снега массою почитателей преподобного старца. Она-то и вела, через лес, к скиту, отстоящему от монастыря на полверсты. Мы вышли на поляну, - и пред нами открылась белая ограда. Вправо от входных ворот виделся небольшой, белый, каменный флигелек, одною половиною выходивший наружу, а другою прятавшийся внутри ограды. Пред крылечком наружной части домика, который женщины почему-то называют „хибаркою“ стояла толпа человек в пятьдесят женщин и высокородных, и простого звания, в ожидании увидеть о. Амвросия. Большая часть из них пришли или приехали издалека, и во всех них царила твердая вера, что у него они найдут и утешение в горе, и добрый совет в трудных обстоятельствах, и даже исцеление в болезнях. Но случалось, что, походивши безуспешно к заветному крылечку несколько дней подряд, иная богомолка, не принятая старцем, в сильном смущении должна была уезжать ни с чем домой, так и не видав его.
62
Железной дороги тогда в Оптину пустынь еще не было. Теперь едут до станции Козельск Рязанско-Уральской жел. дороги в трех верстах от Оптиной пустыни.