Преступления и призраки (сборник)
Шрифт:
На самом деле эти конфликты были все же гораздо менее значительны, чем они выглядят в материалах следствия. Это касается и той ссоры, при которой присутствовала – и в которую сочла своим долгом вмешаться – миссис Меррифильд. Впрочем, не буду скрывать, что в тот раз я действительно вышел из себя. Дело в том, что как раз тогда мне довелось увидеть на столе мисс Гарни фотографию незнакомого мужчины – и Эна пришла в явное замешательство, когда я спросил, кто же это такой. Нет, ничего я не узнал от нее, так что вся моя информация свелась к тому, что я сам успел увидеть: надпись по нижнему краю фотографии – «Х. Вардин» (фамилия этого человека?). Добавлю, что фотография,
Мисс Гарни категорически отказалась признать обоснованность моего беспокойства. Более того: глядя мне в глаза, она сказала, что никогда не встречалась с этим человеком. При всем моем любовном ослеплении я не сумел поверить ее словам. Какая женщина будет хранить (а вдобавок – хранить тайно!) фотографический портрет мужчины, которого не видела ни разу в жизни?!
Вот тогда-то мне и случилось потерять контроль над собой. Проявилось это, правда, лишь в том, что я заговорил с Эной резко, на повышенных тонах, сказав, что должен или больше узнать о сокрытых от меня подробностях ее жизни – или буду вынужден задуматься, стоит ли нам вообще связывать нерушимым узлом свои жизни, ее и мою. Конечно, мое сердце не вынесет разлуки – но ведь, похоже, оно не вынесет и союза…
Думаю, я все же не говорил, как написано в материалах следствия, «свирепым голосом». Однако миссис Меррифильд, случайно (будем думать) проходя в этот момент по коридору, услышала меня из-за двери и вошла в комнату, чтобы вступиться за Эну.
Хозяйка дома относилась к девушке, жившей под их кровом и учившей их детей, воистину по-матерински. Ей было известно, какие чувства я питаю к ее подопечной (так она воспринимала Эну) и, насколько мне известно, считала этот выбор для Эны удачным – так что, конечно же, сейчас вступилась за нее.
Так или иначе, почтенной даме удалось убедить меня, что приступы ревности лишены всяких оснований. После этого я, чувствуя свою вину, привязался к Эне еще крепче…
Мисс Гарни была столь очаровательна, а я так влюблен, что с каждым днем попадал к ней во все более и более безнадежное рабство. Теперь уже и она сама в любой момент без труда могла объяснить мне, что все мои подозрения – вздор, бред ревнивца. Даже странно, что я еще сохранил силы иногда спрашивать ее об этом таинственном Вардине. Впрочем, моя возлюбленная всякий раз отвечала одно и то же: она никогда не встречалась с этим человеком.
Разумеется, я верил ее клятвам: отныне я не мог подвергнуть сомнению ни единого ее слова. Но все же продолжал задумываться, почему Эна вообще хранила у себя фотографию этого мужчины – крепкого, молодого, с мрачным выражением лица… Я хорошо успел рассмотреть его за миг до того, как мисс Гарни буквально выхватила фотографию из моих рук.
Тайна Вардина так и оставалась необъяснимой, когда я получил приказ об отбытии из Радчерча. Мне предстояло занять не слишком высокий, но чрезвычайно ответственный пост в Военном министерстве – что, разумеется, влекло за собой переселение в Лондон.
Служебные обязанности потребовали от меня полной отдачи, я не был свободен от них даже в выходные, так что мы с Эной не виделись до тех пор, пока я не получил короткий, на несколько дней, отпуск. Первый же день из этих нескольких разрушил мою жизнь, заставил перенести самое тяжкое испытание, которое вообще в человеческих силах – и, наконец, привел в этот зал, где я борюсь за сохранение своей жизни, а главное, чести, находясь на скамье подсудимых.
Эна встретила меня на перроне, для чего ей пришлось проделать путь длиной в пять миль (дом сквайра находится довольно далеко от станции). Это была наша первая разлука – и первая встреча после нее.
Простите, господа, я не могу говорить о том долгожданном мгновении, когда вновь увидел Эну. Просто постарайтесь представить эмоции, которые в такой ситуации охватывают мужчину, человека, подобного мне. Если вам это удалось – значит, я могу считать себя п'oнятым.
Речь идет именно о понимании, а не об оправдании. Потому что теперь я намерен поведать вам факт, оправдания которому нет. На этом пятимильном пешем пути от железнодорожной станции я совершил преступное и, вы вправе охарактеризовать его даже так, позорное деяние. А именно: нарушил военную тайну. В разговоре с любимой женщиной я, забыв обо всем, сообщил ей секретнейшие сведения, причем такие, от которых зависели исход войны, жизни тысяч и тысяч людей…
Я выдал военную тайну не сразу, а в несколько этапов, но даже на последнем из них не успел осознать этого – тогда как быстрый ум моей спутницы мгновенно фиксировал все мои случайные обмолвки, складывая из них общую картину.
Сперва Эна со всей горестной страстью, почти со слезами, заговорила о том, что вся воинская мощь союзнических армий оказалась бессильна перед немцами, остановившись перед стальной линией их окопов как перед неодолимой преградой. Я возразил, что роль неодолимой преграды играют скорее уж стальные линии нашихокопов: ведь это немцы пытались захватить Европу – а теперь их напор все же сдерживается.
– Но Франция, но Бельгия – неужели они никогда, НИКОГДА не будут избавлены от бошей?! – воскликнула Эна. – Мы так и останемся по нашу сторону этих ощетинившихся сталью траншей, сдерживая германских варваров, не давая им завоевать окружающий мир, но за это позволяя творить все что угодно на уже захваченных ими землях? Десять французских департаментов сейчас лежат под их пятой! О Джек, мой дорогой Джек, во имя всего святого, дай мне хоть крохотную надежду поверить, что это не навсегда! Иначе мое сердце не вынесет этой муки! Я всегда любила Англию и англичан, но я другая, иная, чем вы! Англичане бесстрастны, Джек, англичане могут перенести такие потери. Но мы, французы, чью землю сейчас рвут на части – мы не в силах, не вправе хранить подобную же стойкость! Мы ощущаем себя так, будто на части рвутся наши собственные тела, нервы, души! Отсутствие вестей убивает нас! Скажите мне, Джек, есть ли у нас хоть тень надежды?! А впрочем – простите меня, дорогой: конечно, с моей стороны глупо задавать вам такие вопросы. Я знаю, что вас только что перевели в Военное министерство, вы там еще не успели продвинуться по службе – и, конечно же, высшее начальство не делится с вами стратегическими планами…
– Ну, так уж случилось, что у меня есть для вас добрая весть, – сказал я. – Не терзайте себя: вскоре грядут перемены.
– «Вскоре»! Для англичан это, я уже знаю, означает и год, и больше…
– Нет-нет, гораздо меньше.
– Месяц?!
– Еще меньше, любимая.
Мисс Гарни, вне себя от волнения, до боли стиснула мне руку:
– О Джек, любимый мой! Если бы вы только знали, какой камень сейчас упал с моей души! Меньше месяца… Я буду считать каждый день, час, минуту! И, если через неделю я еще не сойду с ума от нетерпения…